Отшельник

Притомился Андрей за день опять крепко и основательно, но это была совсем иная (не то что вчера), рабочая, трудовая усталость. Зато как отрадно было ему, взвалив на плечи борону и лопату, возвращаться в сумерках домой, поминутно оглядываясь на плоды своей работы, на чернеющий лоскутик-клинышек тучной возвращенной им к жизни земли.

Вечер Андрей провел у этажерки. Зажег лампу, предварительно хорошо протерев стекло, чтоб на нем не было ни единой пылинки, которая могла застить при чтении свет. Он водрузил ее на стол под иконами и лампадкой, опять возгоревшей серебряно-лунным отблеском-сиянием. Поначалу Андрей хотел было взять какую-нибудь книгу поспокойней, полегче, о земле и природе, о простых ее людях, пусть даже и прежде много раз читанную, например те же «Записки охотника» или «Очарованного странника» Лескова, которого, помнится, очень любил отец, но потом все же потянулся за Библией, отложив, правда, в сторону отцовскую записную тетрадку.

Книга открылась на «Откровениях святого Иоанна Богослова». Отец, было видно, тоже изучал их со всем прилежанием, всюду пестрели его карандашные пометки, высоко и трепетно летящие птицы-галочки. На этот раз Андрей одним только этим пометкам не доверился, а стал читать никогда прежде им не читанные «Откровения» с самого начала. Не будучи сколько-нибудь опытным в подобном чтении, он первые две-три странички как бы до конца и не понимал, но постепенно проникся их сущностью и уже не переставал дивиться их действительно великому откровению и премудрости, которые раньше от Андрея были сокрыты:

– Ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изменил.

– Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.

– Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если не так, скоро прийду к тебе, и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься.

– Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот, диавол будет ввергать из среды вас в темницу, чтоб искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти; и дам тебе венец жизни.

– Знаю твои дела, и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых.

– Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти; ибо Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны перед Богом Моим.

– И как ты сохранил слово терпения Моего: то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтоб испытать живущих на земле.

– Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся.

– Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего.

Андрей часто останавливался в чтении, задумывался, и хорошо ему было задумываться над этими пророчествами. Потом снова припадал к страничке. И вдруг, когда он дошел до слов:

– Се, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною, —

в дверь действительно кто-то негромко, но очень настойчиво постучался. Андрей вскинулся, и не столько от страха, сколько от неожиданности: уж чего-чего, а постороннего такого стука в дверь он здесь никак не мог предвидеть. По давно (и, оказывается, навсегда) выработанной привычке он рванулся рукой к бедру, где у него в кармане лежал Сашин пистолет, снял его с предохранителя и одновременно дохнул на лампу. Первая заповедь любого военного человека: нельзя позволить, чтобы противник видел тебя, освещенного заревом пожара, костром или даже светом обыкновенной керосиновой лампы, – это верная для тебя гибель. Наоборот, ты сам при первой же возможности должен выхватить противника из темноты лучиком электрического карманного фонарика, или лучом прожектора, или загнать его в световой круг им же самим разожженного костра.

Стук повторился. Андрей по-кошачьи, не скрипнув ни единой половицей, пробрался в сени и встал за дверью возле стены в расчете на то, что когда она распахнется, то противник его окажется в дверном проеме, на открытом (и значит, легко уязвимом) пространстве, а Андрей за толстой дверью, которая сделана из доски-шестидесятки – ее не всякая пуля еще и возьмет.

В темноте да еще и защищенный этой почти бронированной дверью Андрей ничего уже мог не бояться, ему ничего не было страшно. Но вдруг навалилась почти неодолимая тоска: оказывается, хватило одного-единого ночного стука в дверь, чтоб от всего его благодушия последних дней не осталось и следа и чтобы он опять в единое мгновение почувствовал себя не добровольным отшельником и земледельцем, а воином, солдатом – Цезарем.

– Кто там? – спокойно, но строго спросил Андрей, впервые за полмесяца слыша свой прокуренный, сипловатый голос.

Ответ последовал не сразу. Можно было подумать, что на крыльце за дверью полуночный незваный гость сомневается и раздумывает: обозначить себя или лучше уйти неопознанным, чтоб не нарваться случаем на пулю. А может, и вообще за дверью никого не было, может, этот неурочный стук просто почудился Андрею в его воспаленном сознании?

– Кто там?! – еще раз, теперь уже почти угрожающе повторил свой вопрос Андрей.