Отшельник

Острый людской глаз и такой же острый язык сразу метили новоселов разными словечками, точно подмечавшими за каждым какую-то особенность, черту. Так, один из них — внешне очень спокойный, с аккуратной бородкой интеллигента, с мягкими чертами лица и такой же мягкой, тихой манерой общения, с прекрасным голосом чтеца в храме — вдруг стал… «стаканом супа». Почему? Люди и сами не знали. Единственным объяснением могла быть привычка этого степенного человека постоянно юморить, превращать любую ситуацию в некий каламбур, стыкуя разные нестыкуемые в нормальном общении слова. Некоторые даже терялись, не разбирая, где кончался серьезный тон и начинался юмор, — настолько виртуозно и неожиданно у него одно состояние перетекало в другое; не могли до конца понять: шутит Иванович, юродствует или же, как подметили сельские острословы, по поводу и без повода «включает дурачка». А среди словесных каламбуров этого милого, скромного человека — Андрея Ивановича Шевчука — одним из самых частых как раз и был тот, что к нему прилепился: «стакан супа». Бывало, заглянет Андрей Иванович к кухаркам, хлопотавшим на кухне, и спросит своим бархатным голосочком:

— Как там? Скоро на стакан супа?

Те прыснут со смеху, а Иванович-то рад: казалось бы, затертая шутка, а все равно народу нравится. Если бы не этот вечный юморок, что сыпался с уст сего почтенного человека, его можно было бы вполне принять если не за старца в миру, то за духовную особу точно. Он был начитан в святоотеческой литературе, разбирался во многих вопросах духовной жизни, церковном богослужении, уставе, и по этой причине многие прихожане, понимая постоянную занятость отца Игоря, обращались со своими недоумениями к Андрею Ивановичу, на что тот всегда давал неспешные, взвешенные, подкрепленные святыми отцами советы. Обычно он появлялся в церкви, не выпуская из рук старенький потрепанный молитвослов, стараясь показать всем присутствующим свое постоянное пребывание в молитве и духовном чтении. И речь у него была особенная: он, казалось, не разговаривал с людьми, а ворковал, мурлыкал.

Многим было невдомек: почему Андрей Иванович не в сане? С такими знаниями, с таким голосом, казалось, сам Бог велел ему не прислуживать, а служить в алтаре. На что тот скромно, уклончиво отвечал:

— Старцы не благословляют…

Люди не вникали: что за старцы, что за причина? Перебрался человек из большого города к ним в деревню — и пусть живет: никому не вредит, ни с кем не ругается, без вредных деревенских привычек, семейный. Пусть себе чудачит, коль такой у него веселый, жизнерадостный нрав. Кто из нас без своей «мухи в носу», без своих странностей и причуд? Может, всем этим Андрей Иванович — всегда смиренный, тихий — еще больше смирял себя перед всеми? Чужая душа, как известно, потемки.

А вот другой Андрей, которого окрестили «каторжанином», был прямой противоположностью первому: и не только по своим еще достаточно молодым годам, но и по характеру. Жил на самом отшибе деревни, в одной из крайних хат, как раз там, где компактные поселения заканчивались, а за ними начинались лепившиеся к лесному массиву хуторки, заселенные странными обитателями, вызывавшими озабоченность и тревогу местного председателя сельсовета. Поначалу многие думали, что этот самый «каторжанин» тоже один из тех нелюдимов, да ошиблись. Андрей, по фамилии Мельников, часто появлялся на людях, в меру своего характера был общительным, дружелюбным. В церковь тоже ходил, не пропуская ни одной воскресной и праздничной службы. Только и там, в храме, стоял как-то не так, как большинство: одной гурьбой, поближе к алтарю и клиросу, откуда все было хорошо видно и слышно. Он словно прятался, стыдился остальных, выбирая самый дальний уголок храма. Приходил всегда, в любую погоду, в рубахе с длинными рукавами и высоким воротом под самую шею. Оттуда, из-под воротника, виднелся страшный багровый шрам, который плохо скрывала даже густая щетина. А другой шрам вовсе нельзя было скрыть:

он рассекал «каторжанину» лоб, оставшись навеки отметиной его прежней жизни.

Сельчане, уже знавшие Андрея, его судьбу, понимали причину его поведения: он пришел на Погост, отбыв большой срок в той самой тюрьме, где сидели его бывшие подельники — Курган, Ушастый и Кирпич, искупившие грех ценой своей жизни, спасая маленьких детишек из горящей хаты. Наслышанный об этой нашумевшей истории, он решил повидаться с отцом Игорем, открыть ему свою истерзанную грехом душу. А повидавшись, так и остался тут, вняв советам батюшки. Да и идти-то ему особо было некуда: за те годы, которые он «тянул» на зоне, ушли из жизни многие из родных и близких, кто его терпеливо ждал и готов был пустить под свой кров.

«Каторжанами» в деревне испокон веков, еще с той поры, как на месте нынешней зоны была царская каторга, звали всех, кто выходил оттуда и оставался здесь — пускал корни на Погосте. Их, правда, было не слишком много, но все — «каторжане». Иные деревенские клички к ним почему-то не липли.