Отшельник

Никто не сомневался в том, что Люська не задержится в Погосте. Первой красавице, первой танцовщице, первой заводиле всех компаний — что ей было делать в этой глуши? Ее краса рвалась на широкий простор, в большие города, сверкающие ослепительными огнями реклам, манящие карьерой, достатком, роскошью. Люська так и выпорхнула, едва оперившись, взяв у родителей немного денег на дорогу — с их нищенской зарплаты — да бабушкиных пирожков с капустой в целлофановом пакетике. С тем начала свою самостоятельную жизнь. Она быстро смекнула, что с ее природными данными по теперешним временам можно вполне обойтись без глубоких знаний и образования. Чему-то подучилась, что-то подчитала, к чему-то присмотрелась, кто-то присмотрелся к ней — этого и хватило.

С той поры в родной деревне она не появлялась, поддерживая связь с родителями немногословными письмами, заканчивающимися всегда одной и той же фразой: «Привет всем!» Но не только «все», а даже самые близкие не могли понять, кем же работает их Люська. Попробуй охватить скудным деревенским умом, кто такой «контент-менеджер»? Если бы Люська растолковала понятнее, по-свойски, — дескать, сижу на телефоне, отвечаю на звонки, морочу людям голову, чтобы те клюнули на какой-то товар, — все стало бы на свои места. Чего стесняться? Сидеть на «трубке» целый день, отвечать на звонки, кому-то накручивать диск самой — это, поди, тоже работа, пусть другой попробует и узнает, во что превращается голова под вечер.

А потом пошли от первой деревенской красавицы письма с фотографиями: Люська в Египте, Люська в Таиланде, Люська в дорогущей иномарке, Люська в дорогущем ресторане, она там, она сям, она всюду на первом плане.

— Вот это жизнь… — восхищенно шептали те, кто помнил ее, — мир повидает. Не то что мы в этом дерьме, болоте. Как же она со всеми объясняется? Языки, что ли, знает?

— А как же без этого? — отвечали родители, тоже непонимающие нынешнюю дочкину жизнь. — Она вся в деда покойного: тот, пока с немцами воевал, по-немчурски свободно научился изъясняться, мог трактор с закрытыми глазами разобрать и собрать, в любой технике соображал. Небось, в него удалась, больше не в кого.

— Кем же она? — не отставали с расспросами соседки. — Переводчиком, корреспондентом?

— Бери выше, — гордо отвечали родители. — Она у нас… как это… рехферент, то есть с большими людьми по всему свету ездит.

Никому было невдомек, чем на самом деле занималась «рехферент». Покрутившись в рекламных агентствах, попробовав себя в модельном бизнесе, Люська по протекции стала востребованной в эскорт-услугах среди бизнесменов, политиков, шоуменов, разных лоснящихся от богатства и жира личностей. Раньше это ремесло называлось тем словом, чем было на самом деле: продажей своего тела, проституцией; а теперь, когда телефонистки стали контент-менеджерами, разбой — рейдерством, конторы — офисами, магазины — маркетами, толкачи товара — промоутерами, одна из древнейших профессий тоже получила более культурные словесные эквиваленты, — в том числе «эскорт-услуги». Смазливая деревенская девчоночка, отесавшись в городской жизни, сопровождала состоятельных персон, предоставляя им оплаченные по высоким тарифам услуги интимного характера. Это вполне соответствовало морали того общества, в котором она теперь крутилась, зарабатывая неплохие деньги. О семье, личной семейной жизни, детях при такой «вредной» работе Люське даже некогда было думать, а беременность «по залету» тоже была не для нее: она легко и быстро освобождалась от лишних проблем.

Когда же пришло, наконец, время подумать о детях, вдруг выяснилось, что после всех импортных таблеток, посещений гинеколога и предохранений она стала бесплодной. Замуж ее тоже никто не спешил брать: только в очередную поездку для развлечений. А со временем и туда стали приглашать все реже и реже: как ни крути, годы брали свое, и никакой макияж, никакие салоны не могли скрыть от взыскательных клиентов увядания ее прежней ослепительной красы. К этим проблемам добавились неудачные попытки наладить собственный бизнес, обзавестись своим жильем, а также неоплаченные кредиты, бешеные долги за дорогие покупки — и, скрываясь от всего, что радовало и наполняло Люськину жизнь, она возвратилась в родную деревню: уже вовсе не красавицей, а увядающей теткой — злой на все, что обличало прежнюю жизнь и напоминало о ней…

Наверное, поэтому она больше всех невзлюбила отца Игоря: тихого, скромного священника, часто приходившего в их дом, чтобы проведать, пообщаться со старенькой Люськиной бабушкой, доживавшей свой век в своей такой же старенькой хибарке. Люська жила там же: родительские упреки и насмешки соседей сделали ее диковатой, раздраженной, обидчивой и подозрительной. Баба Надя горячо, искренно, всей душой любила свою внучку, ничем ее не укоряла, не выговаривала ей за прежние ошибки, ничего не требовала. Лишь гладила да приговаривала: