Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

   — Хотите? Ода «Вольность». Только закончил.

Чуть откинул курчавую голову, рука застыла во взмахе:

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?..
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру...
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок...

Оцепенение передалось каждому, и все невольно переглянулись, как иногда от слов младшего Тургенева. А поэт продолжал:

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоём челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрёк ты Богу на земле.

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана.
Забвенью брошенный дворец —

И слышит Клип страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звёздах,
Вином и злобой упоенны.
Идут убийцы потаённы.
На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой.
Опущен молча мост подъёмный,
Врага отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наёмной...
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары...
Погиб увенчанный злодей.

И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни шарады.
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень падежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.

5

Славно заладилась петербургская жизнь! Ощущение возникало такое, будто изо дня в день — праздник.

Будоражили встречи с друзьями и новые знакомства, сшибки мнений и вкусов, разноликость талантов.

Но ловил себя на мысли: радует всё более и более то, что зарождается в собственной душе.

Обзавёлся набором перьев и карандашей, пачкой лучшей писчей бумаги и взял за непременное правило — хоть страничку, хоть полстранички в ночь.

Не давали покоя, теснились в воображении персоны и целые людские толпы, они двигались, громко спорили друг с другом, однако все вокруг замирали и куда-то прятались, едва он склонялся над чистым листом.

Господи, но как же удавалось ему когда-то останавливать движение мысли и переносить его на письмо, и как играючи, весело творит этот сорванец Саша Пушкин!

Когда отчаивался, что не напишет и строчки, возникала в воспоминании келья Карамзина и испещрённые его летучим почерком листы, не столько разбросанные по стульям, сколько кидаемые им в камин. Да, и стиль, и целые тома великого мастера — оттуда, из печного, пожирающего всё незрелое, всё неудачное огня...

Он тоже комкал и бросал под стол несостоявшиеся перлы, и постепенно, исподволь начала вырисовываться прелюбопытная вещица, подобных которой он ни у кого прежде не читал, — смесь реального человеческого быта с нереальным фантастическим волшебством. Даже сам от неожиданности удивился такому началу, пожал плечами, хмыкнул не то растерянно, не то, наоборот, как-то уж приподнято и даже азартно и стал быстренько продолжать это своё первое прозаическое повествование.

Написался уже пяток, десяток страниц, росла стопка исписанных гладких листов, коими за недешёвую плату снабжал многих сочинителей и даже канцелярии двора его императорского величества поставщик писчебумажных принадлежностей господин Ольхин.

Теперь со счастливым смыслом можно было повторить: заладилось!

Однако человек предполагает, а кто-то там располагает...