Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Древняя столица готовилась торжественно отпраздновать пятую годовщину изгнания Наполеона из России. Жесточайший пожар, казалось, нанёс непоправимый урон Москве. Не говоря уже о целых кварталах деревянных строений, превращённых в пепел и прах, редкие каменные особняки и дворцы остались неповреждёнными.

Чёрным, обуглившимся пугалом встречал каждого перед Тверской заставой дворец в Петровском-Разумовском, где, спасаясь бегством из запылавшего Кремля, нашёл своё последнее пристанище в Первопрестольной готовящийся к бесславной ретираде Бонапарт. Дотла выгорели Пречистенка, Пятницкая, Мясницкая, Маросейка, Басманная и другие некогда богатые улицы. Среди же строений, которых не коснулось пламя, оказался и дом, построенный когда-то Алексеем Кирилловичем для Марии Михайловны Соболевской с детьми. Своим спасением особняк этот был обязан младшему из Перовских, Василию. Однако какой же тяжёлой ценой заплатил он за спасение родительского очага...

Теперь в Москве вновь из небытия поднималась усадьба за усадьбой, бурно разросшиеся сады и рощи закрывали места пожарищ, город становился ещё чище и краше, чем был.

Распахнули двери многочисленные лавки, крестьяне из окрестных и дальних деревень везли муку, окорока, масло и всяческую иную снедь, тянулись обозы купцов с мануфактурой и другими товарами, спешили из своих подмосковных вотчин помещики с семействами, чтобы с истинно московским размахом и хлебосольством встретить предстоящие торжества.

Во второй половине августа пожаловал императорский двор и с ним два пехотных и два кавалерийских полка, составленные из первых батальонов всех гвардейских частей, а также гвардейская артиллерийская рота и дивизион казаков.

Со дня на день ожидался приезд Александра — двенадцатого октября намечалась закладка на Воробьёвых горах величественного памятника победы — храма Христа Спасителя.

С церемониальным отрядом гвардейцев прибыли офицеры Генерального штаба Лев и Василий Перовские.

Воспитанники Московского университета, оба брата в самый канун Отечественной войны окончили Муравьёвскую школу колонновожатых и вступили прапорщиками в армию. Они участвовали в Бородинском сражении.

После сей славной битвы двадцатилетний Лев вместе с войсками оказался в Тарутинском лагере, прошёл всю Европу и завершил войну гвардейского Генерального штаба штабс-капитаном и начальником личного конвоя его императорского величества.

Иной — трагический — жребий выпал на долю совсем юного, семнадцатилетнего Василия Перовского.

Русская армия после Бородина оставляла Москву, а следом за нею в город входили французские войска.

По договорённости неприятель обязан был пропустить все русские полки, до последнего солдата, прежде чем овладеть столицей, иначе командующий арьергардом Второй армии генерал Милорадович грозился сжечь Москву на глазах врага.

Требование русского командования было передано французам первого сентября, и тогда же установилось временное перемирие.

В тот именно день штабной, или, как он именовался, квартирмейстерский, офицер арьергарда Второй армии Василий Перовский въехал верхом в город с двумя казаками.

Левая рука продолжала ныть — несколько дней назад, при Бородине, пуля оторвала указательный палец, но ни тогда в горячке боя, ни теперь он почти не обращал внимания на свою рану. Даже если его слегка лихорадило, он объяснял это возбуждением, воспламенявшим всё его существо перед встречей с опасностью.

Приказав вестовым не отставать, Василий поскакал Покровкою к Басманной. У церкви Иоанна Предтечи его задержал казачий полк, и Перовский передал его командиру приказание Милорадовича ни в коем случае не вступать в бой с противником и в точности соблюдать условия перемирия.

Также он направил движение какого-то отставшего обоза и отряда драгун, спешившего из города.

Смеркалось быстро, и переночевать он решил дома, на Новой Басманной. Граф, матушка и сёстры, как оказалось, заблаговременно отбыли в Ярославль, и в усадьбе осталась дворня, которая ни в какую не хотела покидать город и клялась всё сохранить в доме, как оно есть.

Грустно было покидать родное гнездо, но на следующий день поутру Василий был уже в седле. Переезжая от улицы к улице, от переулка к переулку, он наблюдал, как последние солдаты и толпы жителей уходили из Москвы.

К Лефортовскому мосту через Яузу он добрался уже в пятом часу.

Через мост, тесня и сбивая друг друга, двигались ряды казаков и драгун.

   — Откуда идёте? — окликнул он солдат.

   — От Сокольников. За нами уже никого немае.

   — Живее, ребята, поторапливайтесь! Сбор за Рогожской заставой! — крикнул им Перовский.

Однако конница, перешедшая мост, почему-то остановилась. Велев своему конвою подождать, он переехал мост и у леса встретил русского офицера и рядом с ним, к своему удивлению, французских офицеров и даже генерала.

   — Вот, — ответствовал кругленький, с быстрыми движениями офицер, — наша бригада отрезана, и эти господа не думают её пропускать. Поговорите с ним, — указал он на желчного, сухого генерала, — если умеете по-ихнему. Как я мог понять, это сам начальник французских аванпостов генерал Себастиани.