Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

   — Чертог, чертог, чертог! — каркающе передразнил Попинька, и Алексей, не удержавшись, прыснул.

Тут лицо старика и воспламенилось — улыбка пополам с лукавством:

   — Не вздумай соврать: не попка-дурак — я тебя своими допотопными виршами вогнал во смех. Ну да я давно уже для всех пересмешников — сущий клад. То скорчат рожу от моих церковно-славянских речений, то проедутся насчёт рассеянности старика — зван был в один дом, зашёл же в другой, иль встреченного друга не признал, зато бросился в душевные воспоминания с совсем уж незнакомым.

Молва утверждала: когда Павел Первый сделал его генерал-адъютантом, он боялся сесть на лошадь, поскольку отродясь не ездил верхом. Зато и добродетели водились за ним, каких не у каждого сыщешь.

Павел подарил ему триста душ в Тверской губернии. Шишков не брал с них ни копейки. Выборные от села не утерпели, приехали к нему: «Батюшка барин, на мирском сходе мы положили — ехать к тебе и сказать: не берёшь с нас уже десять лет оброку, а потому не угодно ли положить за все льготные годы хоть по тысяче рублей — жалованье твоё небольшое...» Он пришёл в умиление. Но не от доброты мужиков, от того, что речи их — язык старых грамот. Усадил за стол, угощал, но когда они вновь завели речь о деньгах, взять их наотрез отказался.

Во дни войны от имени Александра Первого писал все приказы по армии и зажигательные манифесты к народу: «...не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам об их долге и храбрости. В них издревле течёт громкая победами кровь Славы».

Наверное, с юных мичманских лет, равно как и кормление птиц в клетках и за окном, звонкое, чеканное великолепие древнего российского языка стало предметом его страсти. Никак не мог примириться с тем, что начиная с Петра Великого язык наш засорили такие иноземные названия, как авантаж, вояж, кураж, асессор, канцлер, министр, полицеймейстер... Поначалу накинулся и на Карамзина за его нововведения и слишком лёгкий, как чудилось, стиль. Но сам же и предложил избрать историографа в члены Российской Академии, когда узрел в его «Истории» слог Нестора-летописца да Сокольничих приказов Алексея Михайловича...

Подали чай с вареньями, которые особливо адмирал обожал, и жена Дарья Алексеевна, голландка по рождению, пригласила к столу.

   — Разговор о словесности, предмете всё ж эфемерном, требует подкрепы пищей насущной. Но беседу за чаепитием продолжим, хотя повернём её на иную, не литературную, стезю. Как тебе ведомо, заступил я высокое государственное место, твоим батюшкой в своё время оставленное, — год уже, как народного просвещения министерство под моим управлением. И пришла мысль: хорошо бы иметь в сотоварищах-сотрудниках сына незабвенного Алексея Кирилловича, светлая ему память. Коротко, открывается вакансия попечителя Харьковского учебного округа. С государем о тебе уже речь вёл: он согласен.

Если уж начистоту, мысль о службе не раз приходила и ему, особенно последнее время. Да, да, деревеньками править не умел, того и гляди вылетишь в трубу. Но надобно ведь было просить, и не у кого-то — у государя. А тут вдруг такой оборот! Но Перовский не подал виду, что предложение министра и его желание удивительно совпадают.

Наоборот, хотелось произнести: три года минуло, как освободился от упряжи, и снова, пожалуйте, залезай в хомут! Но вслух сказал иное. Тоже в шутливой вроде форме, но по существу серьёзное и даже дерзкое:

   — В основу всех наук, как выразился, сказывают, граф Аракчеев, следовало бы положить Священное Писание. Даже математику и ту преподавать на религиозный манер. К примеру, гипотенуза в прямоугольном треугольнике есть символ сретения правды и мира, правосудия и любви через ходатая Бога и человеков, соединившее горнее с дольним, небесное с земным.

Жёлто-грязный хохолок на голове министра дёрнулся, кустистые брови сошлись к переносью:

   — Вижу, ты насмешник из насмешников! А пора бы из мальчиков в мужи переходить. Отец твой, помнится, говорил о тебе: на Алексея громадную надежду имею, ум — от рождения, да и науками огранён. Хихикать же над верой — делу не помогать. Только на себя вызывать огонь, как в баталиях. Вон молодой Пушкин. Согласен, талант. Но сочинил пару-другую эпиграммок, поглумился над тем, что есть власти опора, — и где он теперь? Зато Жуковский Василий, он не только музам — добрым делам служит...

Сказанное о Жуковском упало как семя на благодатную почву: воспитать одного лишь человека — уже благо, а если способствовать образованию десятков персон?

Однако решил сдаться не сразу — пустил ещё один шар, так сказать, чтобы проверить главную мысль: а как быть с белль-летр?

   — Изящная словесность, она ведь тоже камертон, на который можно настраивать людские души...