Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Неожиданно шагах в трёх от государя, вздымая снежную крупку, шмякнулся камень величиной с кулак, и Перовский, глянув вверх, увидел на лесах стройки фигуры мастеровых. Они что-то возбуждённо выкрикивали, размахивая руками, в которых были зажаты обрезки досок и, вероятно, новые каменья. Василий, сделав выпад, заслонил собою императора, и тут же тяжёлый, тупой удар поразил его в спину. Он поскользнулся и упал на одно колено. Рядом с ним валялся обрезок доски с вколоченным в него огромным гвоздём.

Ещё немного, отирая невольно проступившую на лбу испарину, подумал он, — не стало бы меня, а может, и его, государя.

Василий поднял лицо и встретился со взглядом императора, в котором стояли ужас и растерянность. Вдруг что-то похожее на человеческое участие отразилось на скованном лице, и Николай протянул белоснежный батистовый платок:

   — Нате перевяжите, если у него... у тебя...

   — Не извольте беспокоиться, ваше величество, раны нет, — раздалось сразу несколько голосов.

   — Право, ничего страшного, — засмущался Перовский, косясь на четырёхгранное, иссиня блестящее жало гвоздя, вколоченного в доску, и стараясь тут же выбросить это видение из головы.

Преображенцы бросились к ограде. С лесов вниз попадало несколько мастеровых, тут же давших деру, но из-за забора успело вылететь ещё два-три булыжника и столько же, наверное, чурбаков. А с Петровской площади враз бабахнули выстрелы.

   — Патроны с собой? Заряжай! — раздалась команда императора, обращённая к преображенцам.

Да, да, глянув на солдат, заряжавших ружья, подумал Перовский, мера предосторожности. Надо быть готовыми к любой неожиданности, уж коли войска, опора власти, грозятся пальбой. Эго куда серьёзнее швырков из-за ограды!

Послышался голос Бенкендорфа:

   — Ваше величество, я предусмотрительно подготовил экипажи для императорского семейства. Если в том явится нужда, под присмотром кавалергардов двор можно будет, ради полного спокойствия, направить в Царское Село.

   — Благодарю, генерал, — сухо ответил Николай.

   — В таком случае, ваше величество, — настаивал Бенкендорф, — соблаговолите приказать кому-либо скакать во дворец, чтобы подготовить к отъезду августейшее семейство.

Лицо императора оборотилось чуть назад, попеременно останавливая взгляд то на одном, то на другом своём адъютанте.

Только бы не на меня пал выбор, с внезапной тревогой подумал Перовский. Самый повод для моего удаления с поля чести — я контужен, мне теперь и поручить второстепенное дело. Но я боевой офицер, и моё место в час крайней опасности должно быть здесь, на линии, где может властвовать смерть. Ведь сказал же нынче император, услышав о бунте: «Сегодня, может быть, нас не будет более на свете, но мы умрём, исполнив долг».

Неужели теперь, вот сейчас человек, произнёсший эти славные слова и сам себя обрёкший на крайнюю опасность, лишит меня чести быть с ним рядом?

   — Кавелин, — наконец произнёс Николай, — поручаю тебе попечение над моим семейством.

Горячая волна счастья охватила Василия: он не мог поступить иначе по отношению ко мне, ведь я сегодня спас его от увечья, а может, и гибели.

Послышалось ещё несколько ружейных хлопков со стороны Сената, и всадник, спешившись, прокричал:

   — Ваше величество... там, на площади, убит... смертельно ранен генерал-губернатор... граф Милорадович!

Спазмы сдавили горло Василия: Господи, Михаила Андреевича, героя двенадцатого года, храбрейшего из храбрых, да за что?.. И кто же, кто они там, поднявшие руку на власть, отвергающие существующий порядок, стремящиеся на злобе, на крови утвердить кажущиеся им законными добродетель и правду?

Последнее слово пронзило остро, будто тот гвоздь у Исаакия. Да, и я когда-то клялся не щадить себя в борьбе за правду. Этот призыв «За правду!» в наши юные годы мы, молодые офицеры, только надевшие погоны, выгравировали на клинках своих шпаг. Но разве когда-либо давали клятву обагрить священную сталь кровью даже тех, кто попирал справедливость, был нашим непримиримым врагом? И мои давние друзья, с кем я вступал в юношеское общество, а затем и в общество военное, братья Муравьёвы, братья Апостолы, разве они могли бы так — в сердце, навылет, насмерть, как закоренелые преступники, как презренные исчадия ада?

От кого он слышал эти слова, начисто отрицающие насилие в достижении самых, казалось бы, праведных форм правления? Никита Муравьёв или Сергей Муравьёв-Апостол это когда-то произнесли? А может, здесь, в Петербурге, говорили об этом братья Бестужевы, Кондратий Рылеев?

Слава Богу, что Александр Муравьёв, когда-то основатель целых двух тайных обществ, как и он, Василий Перовский, давно отошёл от сих заговорщицких устремлений. Александра Муравьёва, кажется, сейчас нет в столице. На счастье, нет в Петербурге и братьев Муравьёвых-Апостолов, хорошо, если бы не было и других, коротко ему знакомых.