Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

Посему он старался развлекать сестру всевозможными удивительными историями, которые якобы приключались с ним за границей и какие уже успели случиться здесь, в России. Он не заметил, что пересказывает то, что вчера ещё легло или только просилось на бумагу, что составляло его тайную — по Карамзину, вторую, вымышленную — жизнь, в которой, в отличие от сущей, будничной, он был полновластный и счастливый хозяин.

Анна благодарно слушала, звонко хохотала и не замечала почти, как скучна и однообразна дорога, расстилавшаяся перед ними.

Лишь время от времени брат, рассказывавший смешное, на мгновение замолкал и выглядывал за чёрный, весь в ошмётках и комьях грязи полог кареты. За пологом, впереди, виднелся кучерок, высившийся на облучке, тройка пегих лошадок с заплетёнными чёрными гривами и хвостами. А по сторонам то тут, то там мелькали дрянные домишки с продавленными крышами, с тусклыми пятнами света в перекривлённых окошках.

Изредка попадались трактиры, из раскрытых дверей которых било грязным теплом, едким запахом сивухи и разносились гнусливые звуки гармоник.

А навстречу, теряясь в густой сетке дождя, утопая в вязких хлябях грязи, двигались мужики в зипунах и свесившихся набок зимних малахаях и бабы, крест-накрест перетянутые платками. Многие вели за рукав испуганных, посиневших от холода детишек.

И их, этих странников, куда-то гнала своя несложившаяся горемычная судьба, и они устремлялись к своему счастью.

Но есть ли оно, счастье, на этой земле и где и как его можно найти?

Это только так говорилось — «к матушке», а ехать надо было к нему, к графу. И когда ещё с дороги показалась на высоком холме колокольня церкви в Горенках, дворец и длинный ряд оранжерей, возникло так хорошо знакомое с самых ранних лет острое волнение: как примет?..

Сначала они, братья, потом Анна с сёстрами, подрастая друг за дружкой, лишь по редким праздничным дням представлялись графу, которого называли меж собой воспитателем и благодетелем.

К дням этим готовились заранее: детям шили новые наряды, их мыли, причёсывали, пудрили, опрыскивали разными ароматическими настоями. Потом открывались двери, и к нему, восседавшему в кресле, по старшинству гуськом подводили «к ручке».

В такие дни выдавались подарки — столичные конфекты. Все десятеро ни в чём не ведали ущемления — были одеты, обуты, всегда вкусно кормлены, их обучали лучшие домашние учителя иностранным языкам и множеству наук. И только скупая слеза матушки, которую она украдкой смахивала в торжественные дни, напоминала детям, что они, богатые и ухоженные, лишены чего-то такого, что есть у их сверстников, самых последних дворовых ребятишек, с которыми им иногда разрешалось играть...

Теперь он и сестра давно были взрослыми, Анна — графиня. Но крепко сидело в них вот это чувство униженности и обделённости, занозившее сердце с самого детства.

Граф принял хмуро. Скривив губу, выкрикнул:

   — Дура! Сумасбродка!

Но, заметив, как вспыхнуло лицо Анны и она рванулась к двери, обратился к Алексею:

   — Останови её. — И уже к ней: — Садись, коли приехала...

Господи, подумал Алексей Кириллович, и за что я её так? Моя ведь кровь...

Он тоже вспомнил прошлогодний ноябрь и непрезентабельную фигуру в полковничьем мундире и с Анной на шее — графа Константина Петровича.

Толстые! Род не из самых видных, но ведётся ещё с Ивана Третьего. Надеялся, недурная партия. А вышло — полный разлад, соломенная вдова при живом муже.

Впрочем, уже со сватовства было ясно — не пара они. Даже родственники жениха говаривали: не заладится. Константин хотя и добр, но характером слаб, податлив, Анна же — волевая и своенравная. С ней он сам, отец, не знал, как и сладить...

Э, да он, верно, всё и запутал! То решился пристроить в Аничков дворец фрейлиной, то, спохватившись, толкнул в объятия Гименея... Теперь же случилось — сам чёрт не разберёт!

Он чувствовал: попятного не будет. Так ведь произошло и у него тому уже более трёх десятков лет — выгнал напрочь из дома законную жену Варвару свет Петровну, урождённую графиню Шереметеву. И тоже не по нутру вышла — робкая, униженная, недалёкая умом. Прогнал и приказал ей же выплачивать содержание ежегодно на двух дочерей, Варвару и Екатерину, и сыновей Петра и Кирилла, коих оставил у себя, не слушая ничьих осуждений и пересудов.

Вот уж воистину — как отрезал... Теперь же, что и говорить, — яблоко от яблони...

Что-то вроде лёгкого раскаяния поднялось в душе: зачем так её — дурой? Но не совладал вновь:

   — На что рассчитываешь? Оставила мужа — и мальчонку за собой, а где и на что жить станешь? Не дворовая девка, чай, — графиня!

Лицо Анны побледнело, и она мигом выпрямилась в кресле.

   — Не прыгай, остынь! — Граф встал и отошёл к окну. Отозвался оттуда: — Напишу на тебя Блистову, имение в триста с лишком душ. Смотри не промотай разом на шпильки и булавки — более не выделю. Аты, — повернулся к Алексею, — бери Погорельцы и Красный Рог. Не перечь! Рядом обоснуетесь. Одной ей с мальчонком не управиться. — И снова к Анне: — Покажешь мне сына. Алексеем нарекла?

6