Отшельники с острова Огненный

«Мои мысли, мои скакуны», и они ускакали по просторам прерий советско-российской действительности, ковбой из меня неопытный, и это родео не для моих мозгов. Я выпал из седла, и чтобы не было так мучительно больно, снова вернулся к сладострастным мечтам. «Женщины! Как я люблю вас, наши женщины! Вы жизнь и счастье, наши женщины, приносите порой. И ваше нежное шуршанье…», – перефразировал я одну из песен времён молодости (рано же я в старики записался!) «Ах, вернисаж, какой пассаж!» Такой наигранный, бодряческий тон мне показался совсем неуместен. К этой ситуации, вызывающей во мне какую-то боль утраты и ностальгию, больше подходит один прекрасный отрывок из оперы «Юнона и Авось» на стихи Андрея Вознесенского:

Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Не мигают, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Возвращаться – плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, залетевших отсюда:
Я тебя никогда не забуду
И уже никогда не увижу…

Действительно, свою любимую мне никогда не увидеть. И это – факт бесспорный. Лучше бы спасаться от каннибалов. Всё-таки имелся бы шанс снова увидеть даму моего сердца или печени. (А кто может дать гарантию, что именно сердца? Мне такую гарантию выдало само сердце, а оно никогда не ошибается). Но чтобы совсем не лишиться прекрасных эмоций и радости от любви, приходится в воображении рисовать возвышенно-эротические картины. От мастерства зависят и ощущения. Некоторые ловят «приход» от порнографии. Я подобные состояния умышленно фиксирую жаргонными словами. А у многих запросы гораздо выше.

Внезапно нашу сексуальную «оргию» нарушили визитёры: в камеру вошли два зека. «Здорово, бродяги!» – поприветствовали они нас и спросили: «В чём нуждаетесь, мужики?» «Кризис с чифиром, – раздался глуховатый голос, – да и с куревом труба» «Ясненько», – подвёл один из вошедших, а затем последовал вопрос: «А откуда вы прибыли?» «В основном, с мехренлага (так в сталинские времена окрестили архангельские лагеря) и ещё к основному косяку прибилось несколько человек с других управлений. Также вновь осуждённые в Вологде и Череповце» «Кто-нибудь раньше бывал на Пятаке?» – поинтересовался один из гостей. «Человек пять в разное время вкусили счастья личного знакомства, а двое идут с больницы», – я внёс ясность и в этот вопрос. «Тогда нет смысла объяснять положение на зоне: они картину обрисуют». «В общих чертах мы уже в курсе, – продолжил я разговор с ними, – зона воровская, а отсюда вытекает, что беспредела и махновщины нет, да и менты не лютуют так, как это было раньше». «День и ночь, по сравнению с тем, что было», – согласился со мной один из вошедших, высокий парень.

В этот момент открылась дверь, и голос, выражающий явное нетерпение, обрезал наше знакомство в самом начале: «Давайте закругляйтесь, мне некогда». «Хорошо, – подумал я, – что допустил до контакта, а то, чаще всего, стараются строго изолировать. Карантин есть карантин».

Конечно, термин взят из медицины, и он не совсем соответствует своему значению. Скорее всего, имеет лишь отдалённое сходство. И такое же, какое имеют брюнет и блондин. Естественно, все знают функции карантина в медицинском смысле. А здесь к этим требованием добавляется ещё и такие, по значению более важные: изолируют на определённое время для выяснения личностей осужденных. Их настроений, их взглядов на жизнь. Кто какой жизнью живёт: вором, мужиком, козлом или обиженным. Есть ли на зоне потерпевшие или свидетели по делу? Подельники, по чьей вине выгребли из свободного мира? Не будет ли осложнений у администрации, если выпустить новоприбывших на зону? Много разных вопросов стоит перед администрацией. (Обращаю ваше пристальное внимание на это слово: «администрация». Если его разделить, то получится «ад министров». Серьёзная заявочка! А к словам нужно относиться очень серьёзно). После такого экскурса в лингвистику продолжаю о вопросах, ребром стоящих перед министрами, которые находятся в двойном аду. Колония – это ведь тоже геенна огненная. Где на костре низменных страстей сгорают наши честолюбивые стремления.