Отсюда лучше видно небо

Спустившийся с небес спотыкается на земле. Кривизна прямой линии равняется нулю в любой точке, – то есть в каждой вещи изначально заложен математический потенциал, – и это становится очевидным, когда вещь переламывается. И сколь бы бессовестной не была эта мысль, но Людмиле Викторовне хотелось отчаянно, чтобы ее сын, как Иисус, страдал: болел, мучился чем-то, – тогда она становилась нужной, радостной, негласно счастливой в глубине души, ведь существование Владислава было ее собственным существованием, его страдание было ее закамуфлированным экстазом, мимолетным счастьем.

Она вылюбливала Владислава (хотя со временем в нем ничего не осталось, что можно было бы любить); она насильственно принуждала его к бытию ради ее собственного незабвенного бытия, а если вдруг страдание Владислава Витальевича, – не дай Бог! – исчезало, то Людмила Викторовна продолжала размышлять о том, как он страдает. Продолжала заполнять уродливыми мыслями безыдейный поток своего извращенного, ничтожного бытия, – ожидая минуту, момент, когда она вновь станет хоть кому-нибудь необходима.

И, понимая это, понемногу Владислав превращался в стороннего наблюдателя, запрятывавшего свое страдание глубже в себя: нарочито-радостная Людмила Викторовна, громко разговаривающая с Владиславом, встречая его, возвращающегося из школы, не могла найти никакую тему для разговора, кроме какого-нибудь подозрения.

«Как себя чувствуешь?»

«Хорошо, мам».

«Ладно. Точно?»

«Ага».

И, несмотря на то, что осознавала нелепость вопросов, она постоянно продолжала спрашивать, не болит ли где-то у Владислава, не простудился ли он. Не зная, о чем с сыном поговорить, кроме как о предполагаемой болезни и его самочувствии, вспотевшая Людмила Викторовна сперва ненавязчиво поинтересовалась тем, что косвенно относилось к Владиславу – то есть его итоговыми оценками, выставляемыми в конце учебного года; сравнительными успехами недоброжелательных одноклассников; намерением медперсонала прививать их в следующем году и списком детской литературы для чтения на лето.

Но, получая в ответ только сдержанное и лаконичное мычание, непереводимое на человеческую речь движение громадной головы, и видя, что Владислав Витальевич от ее слов плотнее замыкается в себе, как змея, Людмила Викторовна вдруг начинала теребить его уже опустевшую курточку и бесформенный рукав: старалась на чем-то твердом и действительном (шерстистый шмель, брезгливая береза в обществе обобщенных дубов, хромой прохожий и т.д.) сфокусировать рассеянное внимание Владислава.

Опять сгустить трепетную дымку нахлынувшей на него эдиповой слепоты, в которой он стремительно и безостановочно терялся. Конечно, Владислав Витальевич носил очки и предпринимал попытки убедить себя, что тот внезапно отвердевавший мир, который он мог наблюдать сквозь них, – гораздо вещественнее и математически доказуем, нежели беспорядочно мечущийся рой мерцающих пятен у него перед глазами.

Назойливая живородящая родительница, – не ведавшая о том, что с точки зрения Владислава Витальевича ее попросту не существует, – о чем-то сиюминутно-важном с запальчивостью рассуждала и, тыкая пальцем в какие-то не успевавшие сгуститься объекты, со слезами на глазах, обмахиваясь хихикающим платком, по-идиотски умилялась майскому солнцу, свежевыжатому дню и мелкому трепету кое-где еще не обозначившейся листвы, сквозь проблески которой изливалось аквамариновое небо. И говорила, что все так хорошо. Хорошо. Какая погода, обязательно хорошо, что все непременно должно радовать глаз, озарять выполосканную в собственном соку душу, – хотя Владислав знал, что все плохо, что все обман, нарушение перспективы, предметы сдвигаются в глубину, а сам он бесконечно уменьшающаяся вещь в мире безжизненных перемещений…

Он знал.

И расстояние между ними увеличивалось.

Он знал, что он – лишь вещь в мире перемещений по обезглавленным коридорам больниц, по одинаковым кабинетам измучившихся врачей; что он вещь на приеме у большелобого доктора, на крыльце чьей овальной физиономии, на ступеньке под расплющенным носом сидели пышные усы, собравшиеся, по-видимому, в долгую дорогу, нет, в кругосветное путешествие до бороды.