Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца

- Сказать ничего не хочу, - ответил я. - Хочу получить некоторые сведения. Если они окажутся интересными, я заплачу.

Корчмарь испытал взглядом искренность моего обещания и, удовлетворившись, навострил слух.

- Где-то тут живет шляхтич Николай Красинский, - сказал я. - Он богат, беден, умен, глуп, добр - кто он?

- Если пан начальник спрашивает о женихе дочери господина Володковича, так я о нем ничего не знаю, - ответил корчмарь. - Что можно сказать о человеке, с которым не говорил и даже ни разу не выпил? Я знаю только то, что болтают о нем люди. Если пану начальнику это интересно, так я расскажу?

Я согласился.

- Говорят, что отца у него нет, отец умер, а его мать - богачка, и он сам тоже богач, только еще молодой. А богаты они так, что пан Володкович перед ними такой же бедный, как я перед Володковичем, а я беден, как церковная крыса. А сколько у него в голове ума, - продолжал корчмарь, знают только на небе, а на земле это для всех секрет. Вы меня понимаете?

- Почему же дочь Володковича стала его невестой?

- На этот вопрос я не могу ответить. Я не мудрый, нет. Я скажу вам правду - женская душа отличается от мужской, там все наоборот. Я не могу понять, как моя жена вышла за меня замуж, зачем всех этих детей она подарила мне, а не другому, более достойному, чем я. Как бедная девушка становится невестой богатого жениха, я не понимаю.

- Разве бедная? - уточнил я.

- В сравнении, - ответил корчмарь. - Если их положить на чаши весов, то Красинский будет вот здесь внизу, а дочь Володковича вон там вверху.

- У Володковича сын застрелился, - сказал я.

- Да, говорят, - ответил корчмарь.

- А правда, он участвовал в мятеже?

- Я мирный человек, я нигде не участвовал, - сказал корчмарь, - я там не был, своими глазами не видел, так говорят. Но если верить всему, что говорят, то ничему нельзя верить.

- А исправник об этом знал?

- Исправник тоже живой человек, - ответил корчмарь, - а у пана Володковича достаточно денег, чтобы исправник любил их семью. Это не я так думаю, так пьяницы говорят. Вы меня понимаете?

- А что они говорят о Северине?

Корчмарь пожал плечами:

- Разве мужик понимает пана? Разве мог кто подумать, что старший сын Володковича застрелится? Да он сам любого мог застрелить. Но кто может знать, что зреет в молодой голове? Я не слышал, чтобы нормальный человек пускал в себя пулю... Не знаю, куда он ее пустил...

- В сердце, - сказал я.

- Ну вот, в сердце. Наверное, напился. Так люди говорят, - заключил корчмарь.

- А когда об этом говорили? Вчера?

- Вчера, вчера. У них был праздник. У них праздник, а у меня - ужас. Их праздник - мой страшный день. Надо все прятать: свиней в сарай, и корову в сарай, и кур, и сено, и солому - все на замок. Вон вчера подрались, поразбивали головы. Ну, хорошо, разбивайте, так зачем ломать мой забор. И вы думаете, так было раньше? Нет. Это после свободы. Что в первую очередь делает свободный мужик? Пьет. Панские мужики пили меньше. И болтали меньше. Вы меня понимаете?

Туманная форма ответов меня не очень удовлетворяла, но говорить свое мнение откровенно корчмарь не стал бы и под ножом; и занятие его требовало лояльности: все слышать и никому не вредить. Возможно, только исправнику он отвечал по-иному. Впрочем, его мимика и жесты отличались содержанием, и будь я глухим, объяснили бы мне все не хуже слов.

- Второго брата, Михала, вы тоже знаете? - спросил я.

- О! Михал! Это будет хозяин. Он никогда не застрелится. Это ум. У него хватка. Это не Красинский, нет, не порох. Но пусть пан Володкович живет сто лет. Я плачу ему двести рублей, а пан Михал скажет - двести пятьдесят.

- Значит, Северин сделал брату подарок, - сказал я.

Корчмарь заинтересовался.

- Подарил ему и сестре свою долю наследства, - объяснил я.

- О да, о да! И горе приносит пользу. Он стал богаче. Это так. Теперь им хорошо, - сказал корчмарь. - Хорошо, когда мало детей и много денег! И я вам скажу: у кого мало денег, тому бог дает детей. И эти дети хотят жить, они не хотят стреляться. А у меня их шестеро, и я их люблю, - сказал корчмарь. - И поэтому сам часто хочу застрелиться или повеситься. Говорю вам открыто. Четыре дочки - это лучше в петлю, не знаю, зачем я медлю. Каждая хочет мужа, а мужу, вы думаете, нужна моя дочка? Нет, она век ему не нужна, ему нужны мои деньги, которых нет. Вы меня понимаете?

Я понял и дал ему три рубля, которые тут же, словно живые, скользнули в прорезь глубокого кармана, а из уст моего собеседника полился поток добрых пожеланий. Наговорив их соответственно вознаграждению, корчмарь стал пятиться к дому, желая, верно, поскорее спрятать деньги в чулок.