Отстегните ремни

Бесцельно таскаться по раскаленному центру душного летнего города третий день подряд мне совершенно не хотелось. Я вспомнила, что Москва – город абсолютно не туристический ни своими непешеходными размерами, ни своей нецентрализованностью. Все здесь находится разбросанными пятнами, и передвигаться от одного пятна к другому без своей машины крайне неудобно. Моим излюбленным европейским способом передвижения, а именно – пешком, в Москве никуда не дойти, слишком огромная. Лезть в общественный транспорт не хотелось, там, кажется, теперь сконцентрировалась никем больше не разбавленная самая озлобленная часть населения, причем озлобленная в том числе именно тем, что жизнь вынуждает ездить на общественном транспорте. С машинами частников у меня вообще не складывалось. Во-первых, все они в основном были приезжие, причем часто – нелюбимые мной с давних пор хачики, с которыми я себя чувствовала небезопасно. Во-вторых, машины у них были такие, что уже в первый же день я сломала себе два ногтя, пытаясь открыть заклинившую заднюю дверку, и посадила мазутное неотмывающееся пятно на джинсы. Третья причина – сочетание отсутствия кондиционера и невозможности открыть окна и дышать жарким и напрочь загазованным воздухом раскаленной летней столицы. К тому же выяснилось, что ни они, ни я, не знаем, как куда проехать: я забыла Москву даже больше, чем предполагала, а они – никогда ее и не знали. И последнее препятствие, если не считать невероятнейших пробок на дорогах, – мы совершенно друг друга не понимали: они помнили только новые названия улиц, а я – только старые. Так что, отказавшись от прогулочной поездки в центр города, я решила поехать, наконец, к папе. Хоть отношения у нас были после развода родителей более чем прохладные, но не нанести ему визита, раз уж приехала, я не могла.

Папа у меня был консерватором и, полностью проигнорировав российский капитализм, продолжал, даже с какой-то внутренней гордостью, работать школьным учителем («Кто-то ведь должен, несмотря на мизерную зарплату, и в постперестроечные времена нести детям доброе, светлое, вечное?» – вопрошал он с улыбкой, подкручивая усы на манер д’Артаньяна). Выиграв какой-то крупный соросовский конкурс и получив вдобавок к довольно приличной сумме денег звание «Лучший учитель года» и предложение поехать преподавать в Америку, – от работы отказался, а деньги отдал школе, на закупку новейшего компьютерного зала, себе же попросив всего лишь новый кабинет, из тех, к которым прилагаются такие маленькие задние комнатки.

Папина комнатка оказалась вовсе не маленькой. Немного фантазии, и из нее получился настоящий кабинет с большим письменным столом, компьютером, полным набором оргтехники, маленькой кухонькой, где имелось все самое необходимое для легкого обеда или дружеского чаепития, а главное – (и надо думать, тут не обошлось без помощи любивших его старшеклассников) он умудрился втащить туда диван, мягкие кресла и даже постелить на полу ковер, так что лучшего места для встречи не придумать.

Папа для меня последние годы был темой очень сложной.

Двадцатидвухлетний студент, он чуть не сошел с ума от радости, когда я родилась. Он стал одним из тех отцов, которые точно знают в миллилитрах, сколько ребенок съел молочной смеси и не запаздывают ли с прибавкой положенные граммы. Щекоча меня усами и постоянно шутя, он окутал меня, как одеялом, сказочным миром, пропитанным его заботой и любовью. В том мире висящая над моей кроватью плюшевая утка с пришитым карманом ежевечерне приносила мне маленькую шоколадку, и всегда, годами, папа придумывал мне новую историю о том, где сегодня утке удалось ее найти и с какими приключения пришлось столкнуться. Он приносил мне в кровать стакан молока из холодильника, мы ели шоколадку и смотрели диафильмы. Я помню, как сидела в темноте на кровати, а он крутил ручку проектора, и на белой крашеной двери моей спальни мелькали цветные картинки, и папа на разные голоса читал мне титры, прибавляя всегда что-то от себя. Он проводил все свое время со мной в зоопарках и детских театрах, читал мне миллионы книг и учил меня рисовать. А летом на даче играл с соседом в шахматы, а я пока длилась игра, иногда по два долгих часа, сидела у него на коленях и желала ему выиграть. Все мое детство у нас с папой была невероятно сильная связь, я его просто боготворила, и их с мамой развод стал для меня шоком.

Но не развод осложнил наши отношения. Развод сам по себе ни на чем не сказался. Уехав жить в другую квартиру, папа поменял работу поближе к нам, и мы продолжали видеться каждый день. Если бы не его героические вставания в пять утра, чтобы доехать до нашего с мамой дома, отвезти меня в школу на метро, а самому успеть потом на службу, не учиться бы мне в одной из самых лучших школ Москвы. Но и этого ему показалось мало. После уроков он возил меня на все виды кружков и курсов, выходные проводил со мной на выставках и в музеях и по праву считал, что вложил в меня все, что мог.