Отступление

Поначалу ей казалось, что ей ничего не надо от Хаима-Мойше, не надо даже его видеть. Пусть живет себе в лесу. И пусть кто попало звонит в парадную дверь, а она будет думать, что это он. А потом ей захотелось его видеть, это было, когда она вышла из магазина Пойзнера и увидела их, Хаима-Мойше с Прегером. Почему он так долго там стоял? Наверно, она тогда глупо выглядела. Несколько раз направлялась к нему и все время поворачивала обратно… Ей стыдно об этом рассказывать: она никогда не думала, что может что-нибудь написать, но в те дни взяла и написала. Глупо, конечно. Вчера она все разорвала, но это потому, что она очень хотела его увидеть… Она всегда боялась сильных желаний. Может, она религиозна, как была ее мать. Она не знает. Это было, когда ее мать умерла, Мотик тогда был совсем маленьким. И как раз тогда старший брат взял из кассы немного денег и убежал из дома. И Ханка почувствовала, что очень сильно что-нибудь хотеть — это преступление. Ей, Ханке, нельзя хотеть… Но почему она постоянно думает, что ему, Хаиму-Мойше, хуже, чем ей?.. Все время сидит и думает, что ему гораздо, гораздо хуже. Она не знает, где бы ему могло быть хорошо. А к ней еще повадилась ходить эта Эстер Фих, придет и говорит, говорит. „Вот увидите, — повторяет, — и дай Бог, чтобы я ошиблась…“»

«Да нет же…»

Хаим-Мойше, кажется, замечает, что Ханке тяжело говорить, он хочет ей помочь.

«Ничего страшного, это мелочи».

«Нет, ему ничуть не хуже. Наоборот, иногда он стыдится, что ему намного легче, чем, например, Ицхоку-Беру. Ханка знает Ицхока-Бера? Этим летом он решил посмотреть, что там с Ракитным, городом, где он родился. Он уже продал инвентарь и медикаменты агенту Залкеру и ждет, когда тот перешлет деньги для матери Мейлаха и всё заберет. Он каждый день ходит в город, но Залкер все не присылает телег. А сейчас он шел к Ханке, потому что очень захотел ее повидать; он часто думает о ней в лесу, думает о ней и теперь, когда держит ее за руку и они смотрят друг другу в глаза. Что было бы, если бы Мейлах был жив и они с Ханкой пошли к нему? Ханка не захотела бы повидать Мейлаха?.. Почему она побледнела?.. Почему кажется, что сейчас Ханка закроет глаза и зашепчет молитву, начнет просить Бога за кого-то? Нет, если это ее пугает, он больше не будет так говорить, он отведет ее домой и вернется в лес. У него там еще одно дело, которое надо обязательно довести до конца».

И, обеспокоенный, он пошел в лес, к себе в комнату. И повторял про себя:

«Да, этот Мейлах…»

Вернувшись, он сразу сел за недописанные листы, лежавшие у него на столе.

……………………

— Тоска, собственно, ничего не стоит, Мейлах. Тоскуют по мертвым.

— Они снова родятся, Хаим-Мойше.

В комнате было уже довольно темно, мрачно. Безмолвный лесной вечер заливал открытые окна. Сумеречная синева потихоньку стирала улыбку со статуэтки Мейлаха, и что-то опять мешало ему, Хаиму-Мойше, закончить свое дело. Сначала из коридора послышался скрип двери, тихий, слабый, приглушенный скрип. А потом заскрипела и отворилась дверь в его комнату.

— Кто там?

— Никого, никого, Хаим-Мойше. Это я, Ицхок-Бер.

XX

Наконец-то из Берижинца пришли подводы агента Залкера и забрали инвентарь и медикаменты из аптеки Мейлаха.

Телеги все утро простояли возле аптеки, их нагружали лениво, медленно. Лошади хрустели овсом, опустив морды в торбы, на секунду прекращая жевать, смотрели по сторонам и не узнавали чужого города.

И вот телеги тронулись. В два часа дня они проскрипели по длинной центральной улице, нагруженные шкафами, полками и ящиками. Сверху была привязана кровать Мейлаха, на ней качались две перевернутые табуретки, уставив ножки в небо.

В доме не осталось ничего, кроме голых пыльных стен и бумаг, рваных бумаг на полу под ногами. Нет даже замка на наружной двери, и Хаима-Мойше теперь редко видят на улице.

Вечер в честь талмуд-торы с каждым днем все ближе, его ожидают с нетерпением, будто предстоит свадьба, на которой все Ракитное — сваты; готовятся к танцам.

В тот день пораньше покончили с обедом.

С утра мамы вымыли детям головы, а отцы выдали порции наставлений, лениво и не слишком уверенно, вроде как в шутку. Теплый ветерок проворно гнал к горизонту остатки облаков, уничтожая всякий намек на дождь, а на углу окраинной улицы, недалеко от крашенного розовой краской склада Бромбергов, стояло недавно побеленное здание, снятое для вечера. Ханка Любер и Эстер Фих задержались там дольше всех, быстро расставили столы и пошли домой переодеться.

Говорили, что мадам Бромберг пригласила два оркестра, местный и из Берижинца, и что кроме спектакля и концерта, который дадут ученики, будут еще два номера: Аншл Цудик спародирует речь религиозного проповедника, а гимназист из соседнего городка придет на вечер с сестрой-курсисткой и ее богатым женихом, который пожертвует солидную сумму. Этот гимназист будет развлекать всех, играя на скрипке и при этом аккомпанируя себе на пианино.