Отступник

— А как же быть с интересами Советского Союза? — спрашивает Андрей. — Это ведь наше общее с вами государство, наше общее достояние?

— Мы отвечаем прежде всего перед своим народом. Партия может быть только тогда успешной, если опирается на поддержку собственного народа. Иначе народ не пойдет за партией, — назидательно говорит Палецкис.

— Юстас, ты же знаешь, что ровно то же самое говорил в 1956 году Имре Надь. Чем это кончилось?

— Мы уверены в своей силе и правоте, — мрачнеет Бразаускас. — Второй Венгрии не будет. Она невозможна. КПСС ведет политику перестройки и гласности. Такова реальность.

После перерыва говорит Бразаускас. Говорит хитро, витиевато. Но смысл очевиден. Компартия Литвы хочет самостоятельности. Литва тоже хочет самостоя­тельности. Поначалу экономического суверенитета. Но это только для начала.

Зал наливается яростью. С трибуны несутся негодующие речи. “Буржуазный” национализм — это словосочетание повторяется почти ежеминутно. Говорят о провале национальной политики ЦК, об ослаблении руководства компартиями республик, о разброде и шатаниях в органах КГБ, МВД, прокуратуры, о крупных недостатках в идеологической работе. Горбачева опять щадят, зато по полной катушке достается Тыковлеву. Это он недавно ездил по Прибалтике и вместо наведения там порядка, по сути, разжигал националистические настроения.

Внезапно слова просит один из заместителей министра иностранных дел.

— Предлагаю исключить Бразаускаса из членов ЦК КПСС, а затем и из членов партии вместе с Палецкисом и прочими за антипартийную и антисоветскую деятельность.

— Исключайте себе на здоровье, — невозмутимо отвечает Палецкис. — Нас ваше решение не волнует. Наша литовская партия за нас и с нами.

Вопрос об исключении на голосование президиумом не ставится. Потом выступает Тыковлев, который старательно доказывает, что дела вовсе не так уж и плохи, что нам не нужны конфликты с прибалтийскими товарищами, что надо искать новые формы взаимодействия союзных республик в обновленном, демократи­ческом Советском Союзе. Таковы объективные требования времени и нынешнего этапа исторического развития.

Залу становится ясно, что выступление литовцев для президиума вовсе не неожиданность. Потому литовцы и ведут себя столь нагло и невозмутимо. У них есть надежная поддержка в Москве. Кому-то в Москве нужно, чтобы дело шло, как оно идет. Кому-то и для чего-то это выгодно. Но кому?

Это чувство нарастает после заключительного слова Горбачева. Он опять многословен. Надо чего-то не допустить, что-то учесть, что-то обязательно попра­вить — но демократическими методами, советуясь с народом, пробуждая инициативу на местах. Ведь социализм — это творчество масс, как нас учил Ленин. Предлагает поручить секретариату обобщить выступления, разработать предло­жения, а его собственный доклад одобрить. Решения пленума ЦК по вопросу об укреплении Советского Союза не требуется.

— Для чего мы тут собирались? — зло и громко спрашивает своего соседа кто-то сзади Андрея.

Слышатся и другие беспорядочные недовольные выкрики. Шум усиливается. Горбачев поспешно объявляет пленум закрытым и уходит в боковую дверь, опасливо косясь на зал.

По центральному проходу зал покидают довольные и самоуверенные литовцы. К ним подходят другие прибалтийские партдеятели, потом армяне, молдаване, казахи. Жмут руки, смеются.

У Андрея разговаривать с литовцами больше желания не возникло. Было чувство обиды, обманутости и бессилия. Бессилия остановить происходящее. Оно все больше овладевало не только им.

— Мы плохо кончим, — промолвил его сосед по креслу. — Что же это такое творится? Правильно мы сегодня проголосовали за образование компартии РСФСР. Пусть подумают и Горбачев, и эти наши нацмены. А что? Им все можно, а русским нет? На вот! Выкуси! — Сосед помахал фигой перед давно опустевшим президиумом. — Не Бразаускаса из партии исключать надо.

— А кого? — спросил Андрей.

— Сам знаешь кого, — огрызнулся сосед. — Давно уже надо. Ох, и наломает он дров. Сто лет потом разбираться будем и не разберемся.

*   *   *

К концу перестройки в Кремле развелось удивительно много ворон. Они бродили по площади перед Царь-пушкой и Царь-колоколом, суверенно восседали черными стаями в кронах по-осеннему голых, покрытых легким инеем деревьев и на звонницах соборов, нахально прыгали по газонам, искоса поглядывая умными загадочными глазами на прохожих. Казалось, вороны чего-то ждали, на что-то рассчитывали, о чем-то догадывались. Иначе с чего бы они слетелись сюда, в Кремль?

В тот день, о котором пойдет речь, как назло, пара ворон привязалась к Тыков­леву. Громко крича, они вновь и вновь пикировали, казалось, прямо ему на голову, затем взмывали вверх, делали круг и возобновляли свои атаки на его мягкую широкополую шляпу из серого фетра.

— Чего я им сдался? — раздраженно обратился Тыковлев к длинному, тощему собеседнику с нездоровым желтоватым цветом лица и капризно поджатыми губами. — Пройтись после обеда спокойно не дают. Говорят, это плохая примета, Малин?

— Какая такая примета? — не понял заведующий отделом ЦК.