Отступник

Но что теперь поделаешь? Сам виноват: не подумал о том, к чему может привести близость с рогатой лешухой. По словам всех леших, эта близость не могла привести ни к чему страшному. Не было на памяти старейшин такого случая, чтобы от лешего и человека рождались дети. Но Валька имел несчастье испытать на себе прелесть оказаться исключением из правила. Он дал жизнь странному ребенку, чье существование стало чуть ли не вызовом законам мироздания. Не зря же Валентина часто и регулярно преследовал мучительный ночной кошмар: Мироша на его глазах распадается на отдельные части, органы, ткани, молекулы, атомы… то есть возвращается в то состояние, откуда неожиданно для всех возник… Валя привык к этому сну, и теперь пытался привыкнуть к мысли о том, что жизнь его Мироши обречена быть нелегкой, полной разочарований и трагедий. Кем все-таки захочет называть себя его сын? Что станет его домом? Будет ли он в безопасности среди людей? Не уничтожат ли его вместе с племенем Логова, если он вырастет и решит, что он леший? И будет ли он способен нормально жить? Велика вероятность, что дитя человека и лешухи окажется бесплодным или вовсе погибнет от гормонального дисбаланса едва вступив в период созревания… Короче говоря, Валентину было от чего выть и каяться. И самое печальное во всем этом было то, что свалить вину за свои вполне обоснованные страхи было совершенно не на кого!

А в довершение всего Валентина мучил стыд за свое раскаяние. Ему казалось, что горько жалея о своем прошлом, он предает своих лесных друзей. Шеп успокаивал его, утверждал, что никаким предательством тут и не пахнет, что метания несчастного Валентина вполне закономерны. Но даже добрые слова леших, их глаза, их объятия и помощь не могли избавить человека от гадливой брезгливости и ненависти к самому себе.

Валентин склонялся к мысли, что если бы не Мироша, он сам уже давно или спятил бы от бредовых размышлений, или тем или иным способом наложил бы на себя руки. Но он любил сына и поэтому продолжал сражаться с самим собой…

Почти на самом конце деревенской улицы навстречу Валентину выскочил большой джип, сверкая двумя парами передних фар. Валя метнулся к забору, прижался, ощутил, как что-то проникает сквозь кожу руки… Но никакой боли. Поднеся руку к глазам, он увидел сухую дырочку прямо в центре ладони. Наклонившись к забору, Валя разглядел торчащий ржавый гвоздь.

Нет, Шеп все-таки умница, столько всего знает и умеет. Если бы не его варево, наколотой руке не поздоровилось бы.

Валентин снова двинулся к своей цели.

Он давно не был в усадьбе Пряжкина, с тех самых пор, когда понял, что Григорий, показавшийся ему поначалу просто деловым и оборотистым куркулем, на самом деле жестокий и циничный подонок, очень четко разграничивший для себя людей и нелюдей. Пряжкин раскланивался с каждой деревенской бабулей и частенько, прохаживаясь пешком по деревне, раздавал детишкам конфеты, которыми у него всегда были набиты карманы, но вот лешие получали от него совсем иные гостинцы.

Отгрохав на невесть какие деньги целую крепость за высоким забором, Пряжкин вовсю занимался своими делами. Поговаривали, что там, за забором, кроме большого многокомнатного дома с собственной аварийной подстанцией и котельной, под усадьбой сооружены огромные подвалы. И хотя кроме собачьего лая да отрывистых коротких криков, больше похожих на военные команды, никаких других звуков из-за забора Пряжкина не доносилось, Валя знал, что в подвалах усадьбы есть большой тир, а значит, есть и оружие. В доме Пряжкина постоянно ошивались молодые ребята, лет от шестнадцати до двадцати. Они были в основном местные, из близлежащих деревень.

Чем они занимались целыми днями круглый год, Валя точно не знал. И вид паренй: бритые головы, одинаковые спортивные костюмы, бесцеремонные привычки, и тот приказной тон, которым Пряжкин общался с ними на улице, говорили о том, что в усадьбе существует какая-то полувоенная субординация.

Регулярно к Григорию наезжали городские молодцы.

Обычно их пребывание у Пряжкина длилось несколько месяцев, и поначалу горожане были куда тише, спокойнее и не столь бесцеремонны, как местные. Но постепенно они становились точно такими же, как и те, кто все время крутился возле Пряжкина. Приезжих сопровождали обычно мужчины постарше, чей облик явственно выдавал их совсем недавное армейское прошлое. Сопровождающие часто менялись, но вот уже пару лет к Пряжкину регулярно наведывался один и тот же тип. Валентин не знал его фамилии, но слышал, как Пряжкин звал его Василием…

И вот эту-то грозную компанию явно не удовлетворяли военные забавы в пределах усадьбы Пряжкина, и именно они совершали постоянные вылазки в лес, вылавливали, мучали и убивали леших, оттачивая на них свои боевые навыки. Они были совершенно безжалостны и, видимо, не ощущали никаких угрызений совести, потому что их жертвы не были ни людьми, ни животными.

В это лето Василий был уже здесь, и в усадьбе, видимо, ждали очередного заезда городских гостей.