Отступники

Лаз под забором на месте. Пересекаю городской цветник, иногда останавливаюсь, словно любуясь цветами, и шаг за шагом приближаюсь к цели, к маленькой дверце, которой пользуется охрана. Ключ в носке. Неудобно, зато надёжно. Наклоняюсь, провожу несколько раз по ботинку. Со стороны смотрится, будто стираю влагу от оросительной системы. Ключ незаметно перекочёвывает в ладонь. Минута – и я на свободе.

Сколько дней не выходила за Город? Воздух дурманит, кружит голову. Кусаю губы, расползающиеся в улыбке, и бегу в сторону железной дороги. Стараюсь держаться окраины поля, мелкие деревья и кустарник надёжно прикрывают со спины и по бокам. Несколько раз приходится тормозить, заслышав голоса патрульных. Ничком лежать в траве, а после вновь подрываться и устремляться вперёд.

И вот конечная цель моего забега. Кладу ладонь на рельсу и слушаю. Сначала долгий покой. Но постепенно нарастает вибрация, едва заметная после долгого ожидания, и вовсе незаметная, когда не ждёшь. Перестук колёс проникает под кожу и привычно бежит по венам, разгоняет кровь. Поезд всё ближе. Ноги сами относят меня в укрытие и в нужный момент срываются с места и пружинят, подбрасывая тело вверх. Ветер бьёт навстречу, пытаясь сбросить. Руки срываются с непривычки. Тяжело дыша, проникаю в тамбур между вагонами. Локоть, где ободрала кожу, неприятно щиплет, но сейчас не время жалеть себя. Долго прислушиваюсь, собирая остатки решительности. Ничего не происходит. И я прохожу в вагон. В первый вагон. В тот самый, куда запрещено заходить.

Первый вагон не для пассажиров. Там ездит охрана, перемещаясь на большие расстояния. Но чаще всего он пустует. Для обычных пассажиров остальные вагоны – со второго по шестой. За ними крепят ещё несколько товарных тележек.

В вагоне никого. Можно выходить, и всё-таки добираюсь до конца, чтобы окончательно убедиться. И только после этого разворачиваюсь и ехидно усмехаюсь уголками губ. Охота началась.

Проверяю вагоны один за другим, заглядываю под сиденья. Никого. Все девять вагонов пусты. Дальше несколько открытых товарных тележек, как и на всех поездах. Перебираюсь в первую, дожидаюсь замедления хода и прыгаю. Удар по насыпи сильно отдаёт в пятки и колени. Скатываюсь вниз по камням и встаю лишь после того, как растворяется в воздухе перестук колёс.

Это только первый поезд. Нельзя раскисать так сразу, нельзя! И дальше – гонка. Из поезда в поезд, из вагона в вагон. Руки дрожат от напряжения, ноги гудят, в животе урчит от голода, а я упорно иду вперёд, уже ни на что не надеясь. Пинаю с досады дверь. Последний. Последний вагон. А сколько их за спиной? Не сосчитать. Сажусь прямо на пол, размазываю по щекам слёзы обиды. Всё бесполезно. Я не найду тех, кто оставил на моей руке эти проклятые отметки, и через две недели меня ждёт что-то страшное. Да и с чего я вообще взяла, что те ребята вновь запрыгнут на один из поездов?

Поезд дёргается, движется рывками. Рывок – остановка, рывок – остановка. Пора выбираться. Вытираю и без того влажной ладонью лицо, ладонь вытираю о штаны. В тамбуре выглядываю в окно. Места незнакомые, похоже, заехала дальше обыкновенного, либо свернули на один из боковых путей. Стекло давно разбито, подтягиваюсь, уговаривая руки не подвести и не дрожать, осторожно выбираюсь наружу. Времени на группировку и прицеливание не остаётся: слишком поздно замечаю мост впереди. Падаю, распластываюсь на камнях. Воздух комом застревает в груди и горле. Мысленно благодарю Эрика: без корсета моё тело давно превратилось бы в сплошной синяк. Несколько минут пытаюсь отдышаться, соскребаю себя с каменной насыпи, плетусь обратно.

Мало-помалу состояние возвращается в норму. Вдруг прихожу в себя, слетаю, как ошпаренная, вниз, где не буду маячить на виду. Так, с кочки на кочку, перепрыгивая ветки и лужи, дохожу до развилки. Она стоит в разрыве леса. Три пути. Один ведёт назад, к мосту. Два другие – в противоположные стороны леса. Направо? Налево? Глажу рельсы, присматриваюсь внимательнее к путям. Ведущий налево более стёртый. Но шпалы на нём большей частью обновлены. На правом же много поломанных, тут и там пробивается нетронутая сорная трава. Похоже, пользуются им редко, а то и вовсе забросили. Решено, иду налево.

Это самый долгий и страшный путь домой. Постепенно сгущаются сумерки, тает над лесом оранжевая полоса заката. По низинам по обе стороны железной дороги собирается туман – молочная дымка. Первый летний месяц не балует теплом, пришедшая жара моментально спала, ночи особенно холодные. Обхватываю себя руками, прыгаю, прогоняя дрожь. Поминутно оглядываюсь. Поезда нет. Прислушиваюсь. Поезда нет. Уже не боясь, выхожу наверх и иду по рельсам, но ноги успели отсыреть, озноб бьёт не переставая. Похоже, в Городе произошло что-то серьёзное. А может, машинисты сами опасаются теперь ночных заездов, что ещё раз подтверждает, что нас пытались ввести в заблуждение. И вполне успешно, недаром школьники успокоились и забыли произошедшее, как тяжёлый сон.