Оттенки

Как ни умоляла королева пощадить ее, подданные горячо настаивали на своем решении. Остались непреклонными как приверженцы веры, так и сторонники познания, и занимающие промежуточную позицию тоже. Даже Таавет, слегка зардевшись, одобрительно улыбнулся. Единственным, кто сохранил нейтралитет, оказался Кобру, — об этом можно было заключить по его энергично прозвучавшему «п». Ее величество уже готова была разрыдаться. Беспечный и вполне искренний смех подданных ничуть ее не радовал. Повторилась трагедия, такая знакомая нам по истории многих государств.

— Это ужасно! — твердила королева в отчаянии.

— Разумеется, ужасно, — соглашались с нею подданные, — но что поделаешь, ваш долг обязывает вас поступить именно так.

— Отпустите меня домой.

— Ни в коем случае! — воскликнул Кулно и вскочил с дивана, опасаясь, как бы подданные не уступили просьбам королевы. — Неужели вы, наше единственное величество, хотите сделаться отступницей и предать общественно-народно-отечественно-космическое спанье своих подданных?!

Тикси молчала, пребывая в нерешительности, и Кулно почтительно продолжал свои увещевания:

— Милостивая государыня, не бойтесь, не вздыхайте, ибо эстонские студенты и уважаемые писатели — существа бесполые. А захрапевший эстонский писатель и вовсе подобен целомудренной ангелице. На его груди вы можете заснуть так же безмятежно, как если бы под головой у вас лежала Библия или «Песни сету».

Проникновенный тон этих слов благотворно подействовал на Тикси, она уже начала вместе с Кулно смеяться. Когда же Кулно в конце концов с рыцарской почтительностью взял королеву под руку, чтобы в окружении подданных проводить ее в опочивальню, ее величество подчинилась общему желанию почти без сопротивления, она даже улыбалась, точно шла навстречу своему счастью, и такое поведение само по себе явилось чудом, доселе на земле не виданным.

Когда погасили свет, был уже шестой час утра.

*

Примерно часа три утомившиеся гуляки вкушали спокойный сон, затем на лестнице послышался топот ног, — можно было подумать, что кто-то запоздал на новоселье, — и через некоторое время за дверью зазвучала песня, ее пропели один раз, потом — во второй и в третий. Но в квартире царила гробовая тишина, и стоявшие за дверью посетители постучали — робко, чуть слышно, словно бы извиняясь.

Однако молодые люди в большой комнате спали чересчур крепко, чтобы услышать такой тихий стук. Кровать же, на которой помещались Мерихейн и Тикси, стояла слишком далеко от двери — они тоже ничего не услышали. Люди на лестнице начали терять терпение и не знали, что же им делать. К счастью, в это время пришла прислуга. У нее имелся только ключ от черного хода, что вел в комнату Лутвея, то бишь кухню; превращенную накануне в буфетную. Когда матушка Коорик открыла двери, в ее любящим чистоту нос ударил странный запах; двигаясь ощупью, она добралась до плиты и поискала там спичечный: коробок, но его на месте не оказалось, рука прислуги наткнулась лишь на бутерброды, да куски колбасы и сыра. Обескураженная матушка Коорик вышла назад на лестницу и попросила спичек у стоявших там господ. По мере того как комната освещалась, изумление госпожи Коорик все возрастало: двое незнакомцев храпели на кровати молодого господина, в большой комнате пятеро молодых людей лежали вповалку на полу, словно змеи, сам же господин Мерихейн… д-да, сам господин Мерихейн… Госпожа Коорик не знала, что подумать. Она была не только изумлена, она была испугана. Поэтому она побоялась открыть ожидавшим на лестнице людям парадную дверь и лишь извинилась перед ними, — дескать, у господина Мерихейна гости. Однако пришельцы оказались людьми с характером, их настойчивые просьбы в конце концов, перешли в прямое требование: им необходимо; во что бы то ни стало встретиться с пятидесятилетним новорожденным, — и госпоже Коорик волей-неволей пришлось уступить. Дверь была отворена, и в квартиру вошла делегация, в составе которой, кстати, были президент Союза народной культуры, а также временный президент и два постоянных члена Общества трезвости. Господа пришли поздравить уважаемого писателя и поэта Андреса Мерихейна с пятидесятилетием, сообщить ему о глубокой признательности народа и пожелать долгой жизни и счастья. Лица делегатов хранили серьезность и были преисполнены достоинства, вполне отвечавшего торжественности момента.

13

Туманное время, светлое время!

Тикси и Лутвей словно заново переживали первые дни своего знакомства, хотя с тех пор прошло почти два года.

В ту пору в Тикси было что-то от цветка: пригревает солнце, ласкает теплый ветерок, орошает летний дождик, что же еще остается, кроме как цвести и благоухать, привлекая одурманивающим ароматом пчел и мотыльков!

Ощущение времени тогда еще не возникло в душе Тикси, время было пустым звуком, не имело реального измерения, походило на легкомысленно пролитую слезу, которую можно осушить поцелуем.