Оттенки

— Хочешь, я покажу тебе тот лес, где мы искали вороньи гнезда, покажу березы, те самые, на гибкие вершины которых мы залезали, чтобы затем — у-ух! — спуститься вниз, так что по телу дрожь пробегала, это было страшно, но так несказанно хорошо! Теперь эти березы уже высокие и толстые, мы пройдем под ними с рюкзаками за спиной, с палками в руках и отправимся бродить по свету. Если устанем, посидим, отдышимся и зашагаем дальше.

Тикси все еще не перестает плакать.

— Я покажу тебе самые красивые уголки нашей родной земли, я покажу тебе горы и долины, леса и озера, болота и топи, пестрые от цветов излучины речек и луга. Там обитает печаль, там бродит грусть, и — поет, поет. Я поведу тебя туда, где растут прекраснейшие цветы наших полей, я усажу тебя на их благоухающий ковер, я смастерю для тебя дудочку из ивы, — заиграешь на ней — и тебе откликнется весь лес. И когда мы двинемся дальше среди цветов, ты станешь играть на дудочке и щебетать; мы будем шагать вперед, когда разгорается утро, когда угасает вечерняя заря, а иной раз и в полдень, если солнце скроется за светлым, отливающим синевой облаком, а иной раз и в полночь под крик бессонной птицы. Мы пройдем по всей нашей земле, во рту у нас будут дудочки, за спиной — рюкзаки, в руках — палки.

Тикси все плачет, плачет, потому что тот, о ком она мечтала, тот, кого она желала, — так близко. Теперь ей все остальное — трын-трава. Теперь она могла бы, не моргнув глазом, еще раз свернуть голову мухе Мерихейна, о-о, она могла бы кому угодно свернуть голову, даже самому Мерихейну, только бы обрести свое большое счастье.

Кулно продолжает говорить:

— А когда мы обойдем всю нашу землю, когда нам надоест играть на дудочке, когда котомки станут нам тяжелы, мы вернемся назад, сюда. Здесь, правда, ничего нет, кроме окон в сад да книг на полках, но ведь будешь еще ты, буду еще я, и ты сможешь тут щебетать, как птичка, смеяться хоть до скончания века — щебетать и смеяться.

Тикси продолжает плакать.

Кулно становится печальным. И, словно задумавшись о чем-то, он качает девушку на груди и бормочет:

— Плачь, плачь, моя девочка! Плачь, плачь, моя куколка!

Кулно умолкает, он уже не находит нужных слов, не находит слов утешения. Глупым чувствует он себя, ведь у него так много книг, а в этих книгах видимо-невидимо всяких слов, и все-таки он не может найти нужные: Кулно чувствует себя до того глупым, что способен лишь гладить девушку по голове и повторять:

— Ну, Тикси! Ну же, Тикси!

Но и это вовсе не те слова, которые сейчас нужны, совсем не те! И рыдания Тикси, мало-помалу переходящие в жалобные всхлипывания, тоже не заменяют этих слов.

Нужны слова не такие, совершенно не такие, но Кулно и Тикси не знают, какие слова нужны им сегодня.

30

Лутвей будто заново родился, может быть ненадолго, но все же — заново. Он сам на себя не мог надивиться — откуда у него такое желание, более того — необходимость деятельности?! Легкомысленный прожигатель жизни превратился вдруг в разумного молодого человека. Дни безделья, о продлении которых он когда-то так заботился, внезапно надоели ему, стали тяготить. Он уже нет-нет и подумывал, а не правы ли были те, кто обвинял в его былой инертности Тикси, ну если не полностью, то хотя бы частично, и мысли его то и дело возвращались к девушке, как к причине всех зол, сосуду греха.

Как-то Лутвей высказал нечто подобное Кулно, но тот, по-видимому, придерживался другого мнения.

— Имей в виду, — сказал он с улыбкой, — из тебя в конце концов выйдет пастор.

— Неужели я рассуждаю по-пасторски?

— Хуже того, иной раз ты говоришь словно кистер.

— Черт побери! — воскликнул Лутвей, стараясь не показать, что слова друга его задели.

— Не бойся, сын мой, — успокоил его Кулно, — твои речи и твой образ мыслей оправданы как твоим происхождением, так и национальностью, — во всех нас все еще много от пастора и кистера.

Позже у Лутвея пропала охота делиться с кем-нибудь своими откровениями, — относительно Кулно до него дошли странные слухи, а с другими своими приятелями он не был ни достаточно близок, ни достаточно дружен. Когда же Лутвей узнал, что Кулно и Тикси уже оглашены, на душе у него стало спокойнее и мрачные мысли являлись все реже и реже. После этой неожиданной новости Тикси словно бы предстала перед Лутвеем в каком-то новом свете: если Кулно женится на ней, значит, не такая уж она и плохая. Ведь не может того быть, чтобы Кулно тоже оказался ослом, хотя прежде такое иной раз с ним и случалось.