Оттенки

До глубокой осени хлеб его стоял в скирдах, дожидаясь молотьбы, так как телегами его вывозить нельзя было, дороги стали уж очень плохи. К тому же, все хозяева сейчас обмолачивали свой урожай, так что Каарелю пришлось ждать, пока установится санный путь и освободится чье-нибудь гумно. Когда такое время подошло, Каарель принялся сушить и обмолачивать хлеб сразу в трех ригах по соседству. Хуже всего было то, что не хватало рабочих рук: ссылаясь на старость и немощи, старики на работу не шли. Ни уговоры, ни просьбы Каареля не привели ни к чему. Это его наконец возмутило, и он сказал в сердцах:

— Молотить вы старые да слабые, а ругаться — откуда и сила берется? Давно ли вы злились, что вам настоящей работы не дают! Вот и работайте теперь, гните спину, поворачивайтесь, чертовы души, нечего по углам сидеть!

— Каарель! — воскликнула Тийна. — Почему же ты сердишься, что они не идут? Разве мы имеем право заставлять их работать? Не ругай отца и мать.

Старуха разразилась проклятиями.

— Да провались ты, окаянный! Из-за него, растяпы, дом сгорел, а теперь, когда туго пришлось, он еще и других поносит этакими словами. Да чем такой зять — лучше бы моя дочь в канаве у дороги валялась. Но откуда я могла знать, что ты такой… Польстилась на зятя — молодой, мол, проворный! Встретился старый дурень с каким-то бродягой и тут же ему: «Пойдем-ка, у меня дочка есть». Как будто дочь у него хлеба просила…

И старуха принялась плакать не то от злости, не то от жалости. Она, может быть, и еще продолжала бы браниться, если бы Тийна не перебивала ее своими мольбами, а Каарель выкриками.

— Мама! — сказала Тийна умоляюще, когда услышала слова старухи насчет придорожной канавы.

— Каарель, ты со стариками уж очень… — обратилась она к мужу. Она не договорила, и нельзя было понять, что означало это «уж очень».

— А что? Раз уж до того дошло, пускай так оно и будет, — ответил Каарель. — И я вам заявляю, — повернулся он к старикам, — не пойдете работать и скажете хоть слово мне или Тийне — берегитесь! У меня терпение лопнуло.

Он поднял руку, словно хотел погрозить им кулаком. Но не погрозил.

— Да что ты так важничаешь? У тебя и угла-то своего нет. Лыугускому хозяину спасибо скажи, что у тебя хоть такой кров над головой есть… — отозвался Юхан.

Слова старика, как видно, порадовали бабку, и она снова приободрилась.

На этом ссора кончилась, не дав, как и всякая «настоящая ссора», никаких результатов: старики на гумно не пошли, и Каарелю пришлось взять двух помощников. Кое-кто из соседей согласился день-другой помолотить и бесплатно. Остальные помогали больше оханьем да аханьем, чем делом.

Нужда была так велика, что Тийна, несмотря на запрещение Каареля, отправилась за помощью к пастору. Это был старый, седой человек. Он молча выслушал жалобы Тийны и помог ей тем, что имелось у него наготове, — словами. Но и сделать ей выговор он тоже не забыл. Об отношениях между кадакаскими молодыми и стариками уже шли толки по всему приходу, и пастор держал сторону стариков. Говорил он до того складно и сочувственно, что молодая кадакаская хозяйка не смогла удержаться от слез.

Дома Каарель встретил ее вопросом:

— Ну как, научилась уму-разуму?

Тийна только молча заплакала.

Пастор даже с кафедры упомянул о несчастье, постигшем людей из Кадака, и призвал возлюбленных сестер и братьев помочь беднякам. Его слушали внимательно, прямо-таки с любопытством, а старики и старушки даже вздыхали. Что ж, и то хорошо!

Люди из Кадака были вынуждены сами преодолевать трудности, пять за пядью, шаг за шагом. Хуже всего приходилось со скотом. Где его держать? Кончилось тем, что скотина так и мерзла всю холодную зиму на гумне. В хлеву у хозяев Лыугу нашлось место только для овец. Немногим лучше было и человеческое жилье. Хоть осенью его и обложили соломой, метели и ветры, по старому знакомству, находили все-таки потайные щели, чтобы ворваться внутрь. Но люди из Кадака вскоре привыкли ко всему. Жаловался на холод только батрак, недавно нанятый Каарелем, хотя и был одет гораздо теплее, чем его хозяин.

Зима прошла, ничего не изменив в жизни погорельцев.

В этом году даже процентов за землю не уплатили, а о новом взносе нечего было и думать. Но весна несла с собой новую жизнь, новые надежды, ждали хорошего урожая — ольха покрылась сережками, так что любо было смотреть, ночи перед благовещеньем выдались теплые, да было и еще много разных хороших примет этой весной.

Каарель уже заранее стал думать о том, как раздобыть орудия для полевых работ, чтобы весна не застала врасплох. Он долго ломал голову и над тем, как им устроиться на лето, и пришел к такому решению: если хочешь мало-мальски наладить хозяйство в Кадака, надо на лето уйти из Лыугу — нельзя же каждый день утром и вечером водить скот за две версты, да и ходить доить так далеко тоже слишком хлопотно. Но как туда переселиться?