Оттенки русского. Очерки отечественного кино

В «Викинге» есть свой мир — огромный, красочный, густонаселенный, запоминающийся. Деревянные постройки, искореженные в схватках доспехи, холщовые рубахи. Слегка монотонная в своей суровости интонация слышна и в музыке, и в диалогах (написанных без скидки на язык древних, все равно незнакомый нам: никаких «гой еси» и «исполать тебе, добрый молодец»). Есть драматургическая цельность, лишенная откровенной выспренности, — и это эволюция по отношению к «Адмиралу». Правда, иронии так и не появилось. Какой-нибудь шекспировский шут этому брутальному сюжету бы не помешал, но придумать такого персонажа — особое искусство. Зато есть безмолвный и выразительно демонический Антон Адасинский из сокуровского «Фауста» в роли волхва, постоянно требующий кровавых жертв для обслуживаемого им идола. То, как жрец показывает себе пальцем в широко открытый рот, еще долго будет сниться многим по ночам.

Пожалуй, здесь пора сказать о главном. «Викинг» явно задумывался как фильм о приходе на Русь христианства. Но получился чем-то противоположным. Начиная с открывающей эффектной сцены зимней охоты (забив дикого быка, «богатыри не мы» тут же начинают забивать друг друга) и до самого финала это отталкивающе-жестокое, натуралистическое, полное насилия зрелище. Человек здесь человеку волк: заросший бородой, из которой сверкают бешеные глаза, он всегда настороже, он не верит никому и не надеется ни на что. Например, первый же поступок главного героя, которого нам потом предлагается полюбить, — жестокое изнасилование девушки на глазах у ее родителей, впоследствии изуверски убитых. И это лишь начало.

Собственно, у зрителя есть простой выбор: или сразу преисполниться отвращением ко всему происходящему и скорее бежать с сеанса домой, утешаться чтением единого учебника истории, — или начать ловить садомазохистский кайф от кровавого гиньоля с боевыми топорами. Нет сомнений: такая вселенная не может быть отдана Христу, она по праву принадлежит Перуну. Если резюмировать идею «Викинга» в нескольких словах, доводя мысль авторов до предела, то она сведется к простому тезису: «Никогда России не быть христианской страной».

В начале фильма Владимир хлебнет того самого мухоморного супа, чтобы вогнать себя в раж и стать из слабака, младшего сына в семье (да еще и бастарда, вот здесь — привет «Игре престолов»), альфа-самцом. Попав к финалу в константинопольскую Софию, он очищается, испивая святой воды, — и начинает грезить о крещении Руси; однако зрителю очевидно, что действие грибов еще не прошло и перед нами лишь живописная галлюцинация о невозможном. Коварный и жестокий дружинник Свенельд, наставник Владимира и его персональный Мефистофель (эту роль действительно потрясающе сыграл неузнаваемый Максим Суханов), всегда будет сильнее добренького князя. Княжна Рогнеда с ее вымазанным кровью лицом — Александра Бортич, лучшая актерская работа фильма, героиня двух самых неприличных сцен, — всегда будет соблазнительнее святоши княгини Ирины (Светлана Ходченкова в роли древнерусской Богородицы). А сторожевые башни деревянных городов за десять столетий до ГУЛАГа как две капли воды похожи на лагерные вышки. Вот она, Россия, которую мы потеряли. И потеряли ли?..

«Викинг» открывается цитатой из Мао Цзэдуна и завершается строчкой из Послания к Римлянам. Однако азиаты-печенеги, как и меркантильные язычники-викинги, в фильме кажутся роднее русичам, чем надменные ромеи в их разноцветных тогах. Какое уж тут крещение. Разве что в политических целях — как намеченный в фильме, но так и не показанный на экране брак по расчету с византийской принцессой Анной, который без зазрения совести готовится совершить уже женатый Владимир.

Антагонизм с просвещенной (или «просвещенной» в кавычках?) Европой — не единственная отсылка к современности в «Викинге». В сцене взятия Корсуни, осаждая крепость во главе армии «вежливых ратников», Владимир клянется не пролить ни капли крови, если те сдадутся сами. Сам дух веселой боевой агрессии неуловимо напоминает о сугубо русской, до сих пор актуальной дихотомии покаяния и жестокости. Именно она — а вовсе не прописанный в сценарии переход от пассивного зла к активному добру — делает интересным главного героя, сыгранного Данилой Козловским. Держась в стороне от человеческих жертвоприношений, убийств близких родственников и других преступлений, ясноликий князь к финалу находит в себе силы принять вину на себя. Но это вовсе не жертвенность святого, а внезапная трезвость, как в «Бойцовском клубе»: вы же и убили-с. Я же и убил. Прозрение, которое довольно трудно принять за хеппи-энд.

Возможно, зрители этого фильма посмотрят другими глазами и на истукана у Боровицких ворот. Проходя или проезжая мимо, будут смотреть и поеживаться.

Гравитация ностальгии «Время первых» Дмитрия Киселева