Оттенки

— Но ведь она знает, что ты со мною.

— Ну и что же, от этого я кажусь ей еще привлекательнее. Меня она не обвиняет ни в чем, только — тебя.

— Этакую…

— Да, этакую… Но знаешь, ты вовсе не такая.

— Ты думаешь?

— Иной раз думаю.

— Иной раз… Наверное, в те минуты, когда я штопаю твои носки или чиню белье.

— Возможно. Ты в это время очень похожа на жену. Только ребенка не хватает.

— Ребенка я могу завести, вот и стану совсем похожей.

— Не болтай глупостей.

— То есть как?

— Что ты будешь с ребенком делать?

— Назову его Людвигом. Отец — Лутвей, сын — Людвиг.

— Но ведь ты будешь незаконной женой.

— Но все ж таки женой.

— Это конечно.

— Ты думаешь, если у меня будет ребенок, так я не выйду замуж?

— Кому нужна девица с ребенком?

— А вдруг кому-нибудь понадобится. У тебя есть про запас Хелене, может, у меня тоже кое-кто имеется, каждый приберегает себе что-то на всякий случай.

— Тот слесарь, что ли?

— Не все ли равно, хотя бы и он. Разве он не может заменить ребенку отца.

— Оставим это, я не хочу говорить о ребенке.

— А я хочу.

— А я не хочу, не хочу.

— Почему?

Лутвей не ответил, на том разговор и прекратился.

Однако разговор этот словно бы открыл им глаза, ведь у них вправду может появиться ребенок, пусть случайно, пусть против их желания, но — может, и молодые люди уже не могли избавиться от мыслей об этом. Но как это ни странно, Такси такая перспектива не особенно пугала, зато в душе молодого человека поселились сумятица и страх. Его все время так и подмывало спросить у Тикси, нет ли уже каких-нибудь намеков, не надвигается ли на него отцовство? И, подстрекаемый любопытством, Лутвей искал возможности возобновить прерванный разговор. Однако девушка каждый раз уклонялась от этого.

— Ну что ты спрашиваешь о женских делах, — отвечала она.

И при этом как-то странно улыбалась.

Не помогли ни ласки, ни угрозы, ни уговоры, — Тикси по-прежнему не отвечала на расспросы Лутвея, скрывая за своей улыбкой какую-то тайную мысль. Лутвей впервые почувствовал, что установившееся равновесие в их взаимоотношениях нарушено и девушка, того и гляди, окажется вне границ власти молодого человека. Вероятно, Тикси догадывалась о чувствах Лутвея, и, когда она отдавалась ему, в ее ласках появилось нечто новое — то ли материнская нежность, то ли грустная жалостливость.

Долго не заговаривали они друг с другом об этой перемене, но в конце концов молодой человек не выдержал. Однажды, когда они прогуливались по заснеженному полю, сверкавшему под лучами февральского солнца, Лутвей тихо сказал:

— Тикси, ты очень изменилась.

— Ты тоже, Луду.

— Я изменился из-за тебя.

— А я из-за тебя.

— Ты от меня что-то скрываешь.

— Ты тоже.

— Что именно?

— Почему ты не хочешь слышать о ребенке?

— Просто так. Сейчас нам с тобой ребенок ни к чему, чересчур хлопотно.

Они помолчали. Но каждый чувствовал, что другой не вполне искренен.

— Ну, а какова твоя тайна? — спросил молодой человек.

— Не могу сказать.

— Значит, у тебя она все же есть?

— Есть.

— Давно?

— Нет, не очень.

— Стало быть, предчувствия не обманули меня, — сказал Лутвей задумчиво.

— Да, вероятно, не обманули.

— Почему же ты ничего мне не говоришь?

— Жду… я еще и сама не знаю… только догадываюсь.

Лутвей не решался расспрашивать подробнее, чтобы не услышать в ответ слишком многого. Но на душе у него кошки скребли.

— Может быть, ты все-таки смогла бы… — произнес он наконец.

— Подожди.

— Сколько можно? Я уже ждал.

— Потерпи еще… скоро. А пока что будем радоваться… будем счастливы… сейчас такая прекрасная погода. Помнишь, как мы гуляли здесь в первый раз?

— Помню.

— Тогда мы дошли до самого леса. Пойдем туда и сегодня. Видишь, как он синеет вдали.

— Пойдем. А там ты скажешь?

— Не проси, Луду. В другой раз.

— Когда?

— Не знаю, ничего не знаю, не хочу ни о чем думать… Не надо так… не вешай голову.

Они вошли в лес, но не обрели там того настроения, которое унесли отсюда когда-то. Деревья казались пригорюнившимися, от блестящих снежинок веяло печалью, вернее, не печалью, а чем-то таким, что сгоняет улыбку с готового засмеяться рта, заставляет тускнеть живой блеск глаз, порождает ноющую боль в сердце.

14

Юбилей Андреса Мерихейна отошел в прошлое вместе с банкетами и пожеланиями счастья. Мерихейну было немного грустно, немного смешно; грустно — потому что уж очень быстро пролетели годы, смешно — потому что, несмотря на солидный возраст, с ним еще могли случаться забавные вещи. Вероятно, не преврати окружающие люди день его пятидесятилетия в такое значительное событие, сам Мерихейн отнесся бы и к этому дню рождения без особого внимания, как и ко всем предыдущим, но теперь мысли его были взбудоражены и ему хотелось сделать некую остановку в пути, подвести итоги совершенного им в течение его земной жизни.