Оттепель

— Значит, без Журавлева легче?

— Дело не в Журавлеве. Я вам говорю — многое изменилось. Неужели не замечаете?

— В общем нет. Заасфальтировали четыре улицы. Строят новый театр. Добжинский обещает два французских фильма, один как будто веселый. В «Волге» при входе убрали чучело медведя и поставили трюмо, теперь будет что бить. Пожалуй, все…

— Очень я вас жалею, если вы ничего не видите. С людьми не встречаетесь, только поэтому. Выпрямились люди. Ворчат, но это признак здоровья. Я вчера послушал Лондон, для языка полезно, произносят они замечательно. Никогда я не научусь… Говорили и про нас. Ничего не понимают, принимают свои пожелания за действительность. Говорят про нашу слабость. А мы никогда еще не были так сильны…

Помолчав, он спросил:

— Почему нос повесили? Работаете?

Володя растерялся:

— Да. То есть, собственно говоря, нет. Панно для клуба я в общем закончил, остались только венгры. Недавно мне заказали портрет Андреева. Но говорят нужно подождать, он сейчас очень занят. Вот я и свободен…

Потом неожиданно для себя он сказал:

— Я вам как-то говорил, что мечтаю о настоящей живописи. Не понимаю, почему мне захотелось перед вами порисоваться? Вероятно, потому, что я вас уважаю. Мальчишество! Евгений Владимирович, я никогда не пробовал серьезно работать, право же, это было бы несерьезно. Вот вы трудитесь над новым станком, это нужно всем, всех интересует. А вы подумали, что бы делал сейчас тот же Рафаэль?..

Соколовский удивленно оглядел Володю.

— При чем тут станок? Станок нужно уметь сделать. Как картину…

— Всему свое время. Рафаэлю пришлось бы выполнять заказы Добжинского. Может быть, заплатили бы ему, ввиду успеха Мадонны, по высшей ставке…

Володя сказал это, чтобы скрыть смущение. Соколовский рассердился:

— Деньги вы любите, вот что! Может быть, вы думаете, что все такие? Ерунда! Савченко мне рассказывал — он на выставке видел замечательные пейзажи. Он к этому художнику пошел домой. Восхищается… И не он один, несколько человек мне говорили. Обязательно пойду, как только время выпадет. Так что, пожалуйста, не рассчитывайте…

Он не кончил фразы «Хватит! Почему я решил его доконать? Корчит из себя старого циника, а на самом деле мальчишка, да еще неврастеник…»

Володя, однако, не обиделся, в нем проснулись другие чувства: ревность, может быть, зависть. Он заставил себя улыбнуться.

— Напрасно вы сердитесь, Евгений Владимирович. Я ведь только хотел сказать, что техника теперь важнее живописи, это факт… А насчет Савченко… Он честнейший человек, допускаю, что он хороший инженер…

— Замечательный! Вы еще про него услышите. Настоящий талант!

— Тем лучше. Но в живописи он не разбирается. Я знаю, про кого он вам говорил, это мой школьный товарищ Сабуров. У него действительно большие способности, если хотите — талант. Я, кстати, сделал все, чтобы его работы приняли на выставку. Но, право же, восхищаться нечем: узкий, замкнутый круг. Десять лет человек пишет одно и то же дерево. Да свою супругу… Впрочем, это неважно, я очень рад за Сабурова. К нему были несправедливы, в союзе называли не иначе, как шизофреником. Для него счастье любое признание. Даже Савченко…

Он выговорил это залпом, боясь, что если на секунду остановится, то выдаст себя. Соколовский отвернулся, угрюмо что-то буркнул, налил вина и, помолчав, заговорил об Андрееве:

— Это хорошо, что вам заказали его портрет. Вы с ним встречались?

— Мельком, он прошлой зимой приходил к отцу. Лицо у него с характером.

— Не только лицо — интереснейший человек! Много читает, думает. Такой не живет по шпаргалке… Вот вам люди завтрашнего дня!

Когда Володя собрался уходить, Соколовский сказал:

— Приходите. Сегодня у нас разговор не вышел. Бывает… Вы, главное, не отчаивайтесь. Иногда думаешь: все кончено, точка, а на самом деле — это начало. Только другой главы. Понимаете?..

Возвращаясь домой, Володя вспомнил последние слова Соколовского и печально усмехнулся. Пожилой человек, а рассуждает, как ребенок. «Новая глава»… Гусеница становится бабочкой, а человек не может стать другим. Жизнь у меня одна, второй не выдадут… Дело не в этом, я сползаю вниз: зачем-то придумал, что помог Сабурову выставить его шедевры, а потом стал его ругать. Кстати, я сам восхищался его работами, вроде Савченко. Очевидно, завидую. Поганое чувство… Интересно, кто еще говорил Соколовскому про Сабурова? А впрочем, не все ли равно, кто? Савченко способен заразить своими восторгами любого. В общем Савченко прав: на выставке вещи Сабурова выделяются. Не могу же я всерьез утверждать, что мой «Пионерский костер» живопись! Все-таки противно. Почему я стал работать именно так? Да потому, что этого требовал Савченко, ну, не он, так другие, вроде него. А теперь он восхищается Сабуровым… Опять я хочу все вывернуть наизнанку, деньги, кстати, получал я, так что никакой несправедливости нет. Но обидно — я на этом погорел…