Оттепель

— Мальчик хороший. Дурак он, конечно, ну, а кто в его возрасте не был дураком? Я, когда был в четвертом классе гимназии, влюбился в одну актрису из театра Корша, увидал на сцене и понял — это мой идеал. Каждый вечер поджидал ее у театра и шел позади, она возвращалась домой пешком — жила близко, в Газетном переулке. Иногда ее провожали кавалеры, мне все равно было, я только глядел издали и думал: «Идеал!» А раз она остановилась и начала на меня кричать: «Нахальный мальчишка! Кто тебе это позволяет? Я в твою гимназию пожалуюсь». Можете представить, что я переживал! Даже о самоубийстве думал… Нет, мальчик как мальчик. Вы говорите «отремонтировать парту»? Сложнейшая проблема! Да если бы мне дали, я бы в два часа сделал. Я ведь там многому научился, не только агроном, я и горняк, и электромонтер, и столяр, и организатор ансамбля… Но завуч ваша — это действительно явление…

— К сожалению, в гороно с ней считаются.

— Кто? Наверно, такие, как она. Мне говорили, что в гороно Степанов, честный человек и энергичный. Вы, главное, не унывайте. Я на многое гляжу что называется свежими глазами, как будто семнадцать лет спал и проснулся. Иногда огорчаюсь, а чаще радуюсь. Сегодня был у Демина. Прекрасное впечатление производит. Заинтересовался моей работой, сказал, что отведет опытный участок, спросил, хватает ли места в нашей тепличке. Полтора часа у него просидел. Он, оказывается, обо мне все знал. В тридцать четвертом у меня его старший брат экзамены сдавал. Я-то, конечно, не помню, а ему брат рассказывал. Он мне говорил, что в техникуме мало уделяют внимания исканиям, а ведь в молодости ум пытливый, смекалка у человека развивается, если не только зубрить, а попробовать свое слово сказать… Я от него ушел довольный. Такие много могут сделать, очень много. Пробивать надо… Вот и в гороно пробьете. Могут, конечно, вам нервы потрепать, а в итоге пробьете… В хорошее время вы начинаете действовать. Мне бы еще десять лет!

Коротеев вернулся неожиданно рано — совещание перенесли. Лена сразу оборвала разговор о своих неприятностях. А посмотрев на Митю, удивилась: до чего он сегодня веселый! Я его давно таким не видала. Он дурачился, рассказывал смешные истории Шурочке, и они оба так смеялись, что Лена шутя заткнула уши.

Его настроение передалось ей. Она больше не думала ни о завуче, ни о гороно, ни о письме Ивана Васильевича. Все как-то сразу стало радостным. Я несправедлива к Мите. Почему я решила, что не могу ему рассказать про педагогический совет? Глупо! Могу рассказать, и он со мной согласится. Но ей было слишком хорошо на душе, не хотелось вспоминать Екатерину Алексеевну.

Разговор начал Леонид Борисович:

— Мы до твоего прихода один вопрос обсуждали. Завуч у Лены своеобразная. Лена боится, что она пойдет в гороно, к Мерзляковой. По-моему, ничего из этого не выйдет. Придраться к Лене нельзя, поступила она совершенно правильно. А в гороно есть люди, кроме Мерзляковой. Мне, например, говорили про Степанова…

Коротеев улыбнулся.

— Это, наверно, детективный роман о покушении на парту? Ну, Лена, рассказывай, что еще придумала твоя Дмитриева!

Лене пришлось рассказать про все, но теперь ей было весело, и она передразнивала Екатерину Алексеевну, показала в лицах педагогический совет, рассмешила Коротеева любимыми словечками Васи: «категорически не могу» и «абсолютно утверждаю».

Дмитрий Сергеевич сказал, что Лена не должна ни в коем случае идти на попятную, нельзя дать мальчика в обиду. А насчет Степанова это правда, он с ним встречался в горсовете, человек живой, смелый.

Глаза у Дмитрия Сергеевича по-прежнему были светлые, веселые. Только на минуту легкая тень прошла по лицу, когда он сказал, задумавшись:

— Может быть, твоя Дмитриева не такая уж ведьма, просто ущербная…

Шурочку уложили. Леонид Борисович ушел в техникум на партсобрание.

— Хочешь, пройдемся, — предложил Лене Коротеев. — Вечер чудесный.

Они пошли в городской сад. Там было много народу. Дмитрий Сергеевич улыбался: до чего все хорошеет весной! Зимой люди кажутся мрачными — в тулупах, в шубах, в платках. А сейчас все женщины нарядные. Пестрые платья. Да и лица довольные. Смеются. Влюбленные уходят в боковые аллеи — там меньше людей. Пахнет свежеразрытой землей, дождем, черемухой…

— Лена, ты посмотри!

Внизу широкая река, в полусвете полуночи она медленно шевелится, пепельная, сизая, серебряная — это сквозь облака пробился месяц. На другом берегу огни. Где-то далеко женский голос аукает…

Лена прижалась к нему.

— Митя, вот и снова весна. Помнишь?..

Он улыбнулся: лестница, темно, губы Лены… До чего они были глупыми! Сомневались, мучались, убегали друг от друга, а счастье стояло рядом, счастью не терпелось.

Когда они возвращались домой, Коротеев рассказал, что утром у него был разговор с Трифоновым. Лена даже остановилась; радостная, но с каким-то смутным, ей самой непонятным недоверием, она переспросила:

— И ты ему сказал, что выступишь против?

— Да. Он, конечно, принял это мрачно, уверял, что партсобрание все равно утвердит. Не знаю, может быть, и не утвердит. Во всяком случае, я выскажусь против…