Оттепель

Разве не смешно? Подымаюсь на трибуну и преспокойно доказываю, что такого вообще не бывает. Писатель придумал Зубцова, заставил его влюбиться по уши в жену товарища, осрамил перед всеми, а затем, чтобы свести концы с концами, отправил в Заполярье. Разумеется, Коротеев протестует: "Это дешевый эффект, это не типическое явление". Да, да, запомним, Дмитрий Сергеевич, мы с Зубцовым вообще не существуем, нас придумали, нас дергают за ниточки, нас нет.

Наверно, Лена теперь спрашивает себя: что же представляет собой Коротеев? Лицемер? Жалкий лгунишка? Ведь кто-кто, а она догадывается. Женщины разбираются в этом куда лучше. Я Наташе не решался сказать чуть ли не до конца, а она мне потом рассказывала: "Я еще на Соже заметила. Помнишь, бомбили, а ты обязательно хотел побриться..." Я, может быть, разбираюсь в станках, но с чувствами плохо... Конечно, Лена теперь надо мной издевается.

Впрочем, зачем я об этом думаю? Лена - жена Журавлева, у нас с нею разные дороги. С дурью можно справиться. Дело в другом. Почему я, действительно, сказал: "Такого не бывает"? Не знаю. Во всяком случае, я не хотел лгать. Мои чувства никого не касаются, это частное дело инженера Коротеева. А книга общественное явление. Зачем писать о таких вещах? Это никому не может помочь. Из неудач Зубцова с лесонасаждениями читатель сделает выводы. А чувства к чужой жене - нелепый пережиток. Любовь - цемент, все это говорят, я такая любовь разъедает. Получается, что я выступил правильно. Конечно, лучше было бы вообще не выступать, Но дело не в этом: необходимо справиться с собой.

Возле яркого круглого фонаря снег походил на стаю птиц, испуганных или возбужденных, - взлетал, падал, снова взлетал. Под фонарем, обнявшись, стояли влюбленные. "Уж не Катя ли?" - подумал Коротеев. Девушка вскрикнула, и парочка быстро зашагала вперед. Коротеев улыбнулся. Может быть, Катя. Или другая. Так и мы с Наташей ходили по парку возле Берлина; там было серое озеро, кувшинки, и вдруг на нас налетел майор... Все это хорошо в молодости. Нужно выбросить дурь из головы. Раз и навсегда.

На улице было пусто; давно все разошлись по домам - и те, кто судил агронома Зубцова, и те, кто глядел в театре "Даму-невидимку", и те, кто слушал лекцию о поднятии животноводства, и те, кто ходил в гости к друзьям. Новые дома, днем унылые, сейчас казались театральной декорацией: золотые окна боролись со снегом.

В домах живут люди, спорят, спят, мучаются, радуются. Разнос в жизни бывает... Но все это - второй план, главное - работа.

Он знал, что только работа его спасет, и, чиркая спичками на темной лестнице, радостно думал: сейчас сяду за проект Брайнина. Он разложил на столе чертежи, смету. До чего сильно топят - дышать нечем! Он открыл форточку, и в комнату ворвались снежинки. Вероятно, у меня грипп. А может быть, и это дурь. Нужно работать.

Обычно, работая, он сидел неподвижно, мог так просидеть половину ночи. Теперь он то и дело откидывался на спинку стула, переставлял лампу или пепельницу, шагал по комнате. Большая и как будто чужая тень встревоженно металась по белой стене.

Брайнин прав, многое зависит от сварки, в итоге - перекосы. Завтра поговорю с Журавлевым. Сейчас они пьют чай, и Лена ему говорит: "Коротеев выступал как чинуша". Она смеется, а Журавлев берет меня под защиту: "Романы не его дело, зато он неплохо работает, это главное". Правильно, Иван Васильевич, главное! Когда Лена смеется, глаза у нее темнеют; иногда смеется, а глаза печальные. Вздор! Нужно сказать Журавлеву про редукторы...

В пять часов утра он с удовлетворением сказал себе: можно с поправками рекомендовать проект Брайнина... Спать не стоит - скоро на завод. Но не спать трудно: снова полезет в голову дурь. Может быть, изложить в виде записки все поправки к проекту Брайнина? Легче будет убедить Журавлева. Да и час уйдет...

Все метет и метет. Но темные улицы оживились - люди торопятся на работу. Тот же яркий фонарь, те же белые птицы, только влюбленных нет.

- Фильм какой замечательный! Я всю ночь не спала..

- Да ты скажи Егорову, он тебя отпустит, а бюллетениться глупо...

- Навагу выбросили, народу - не пробиться...

А Коротеев думает: до чего крепкая дурь! Не проходит. Может быть, вообще не пройдет, не знаю. Я об этом читал, оказывается, нужно пережить. Неожиданно он улыбается. - Это очень глупо, но, кажется, я счастлив...

2

Вернувшись с читательской конференции, Лена накрыла на стол, принесла из кухни чайник, холодные котлеты, что-то при этом говорила. Журавлев, однако, заметил, что она сама не своя. Спроси он, что с нею, она, наверно, растерялась бы, но он ей подсказал: "Опять двоек понаставила и расстраиваешься?" Она с облегчением ответила: "Да".

Иван Васильевич взял газету - утром он не успел прочитать; он ел и читал, иногда взглядывая на жену, говорил: "Никифорова здорово отхлестали", "Что компрессоров не хватает, это бесспорно". Лена поспешно соглашалась.

Хорошо, что он читает: она может подумать. Ведь только сейчас она поняла, что случилось непоправимое. Ужасно переживать такое одной!..