Оттепель

На читательскую конференцию она пошла неохотно: скучно, будут читать по бумажке, цитировать газетные статьи, пересказывать содержание книги. Журавлев настаивал: секретарь горкома сказал, что придет, вообще все будут. "Что за глупые демонстрации? И потом - тебе будет интересно: Мария Ильинишна говорила, что выступит Коротеев". Лена рассердилась: "Вот уж это мне все равно..." Иван Васильевич усмехнулся: "Верь женщинам! Считала Коротеева чуть ли не гением, а теперь даже неинтересно, что он скажет..."

Лена не думала, что этот вечер сыграет такую роль в ее жизни.

Когда Коротеев выступал, ей хотелось уйти или закрыть руками лицо. Ведь он говорит это ей: решил объяснить, почему не приходит. Теперь ясно: он считает меня ветреной, взбалмошной, как героиню того романа. Решил, что я в него влюбилась, и читает нотации. Он человек порядочный, голова у него занята другим, да и вообще я должна понять, что такого не бывает. Словом, урок мне. Но почему он вздумал объясниться при всех? Мог бы прийти и сказать. Очевидно, решил - так будет обиднее, боится, что я его не оставлю в покое. Может не бояться: больше он меня не увидит.

Так она возмущалась Коротеевым, когда шла с мужем сквозь метель домой. Журавлев хотел вызвать машину, но она запротестовала, думала, что в пути немного успокоится. Но, войдя в дом, она вдруг почувствовала, что не за что обижаться на Коротеева, беда в ней самой. Впервые она осознала, что любит Дмитрия Сергеевича, что все последнее время терзалась оттого, что он не приходил, что не будет у нее ни счастья, ни душевного покоя. Она быстро прошла на кухню. Чайник долго не закипал, и она могла погоревать, не чувствуя на себе недоумевающих глаз Ивана Васильевича. Теперь она уже не сердилась на Коротеева, говорила себе: он прав. Не все ли равно, какую форму он выбрал, он должен был честно меня предостеречь. Он видел то, чего я сама не понимала, и отрезал начисто. Нужно жить. Но как?..

Она сидела в столовой, пока Иван Васильевич ужинал, делала вид, что пьет чай Хорошо, что в газете длинная статья... Удивленно она подумала: это - мой муж...

С Журавлевым Лена познакомилась на вечере самодеятельности. Она тогда кончала педагогический институт. Журавлева прислали в город незадолго до этого; он говорил, что чувствует себя хорошо только среди молодежи, и часто бывал в институте. Лена участвовала в спектакле, роль ей дали маленькую, играла она слабо, но когда начали танцевать, Журавлев пригласил ее. Они весь вечер провели вместе, и он проводил ее до общежития.

Иван Васильевич очень изменился за шесть лет; дело не в том, что он потолстел, обрюзг, обвисли щеки, обозначилась лысина, - о нем говорят "пожилой человек", а ему всего тридцать семь лет, - но изменились и глаза - они глядели мечтательно, а теперь у него взгляд спокойный, уверенный, голос стал повелительным, да и смеется так, что другим не смешно. Все в нем теперь другое.

А может быть, так только кажется Лене? Когда они познакомились, он прельстил ее жизнерадостностью, оптимизмом, никогда не унывал, в самые трудные минуты говорил, что можно найти выход. Он и теперь так рассуждает, но теперь это сердит Лену. Приходит главный инженер Егоров, на нем лица нет, с трудом выговаривает, что у его жены нашли рак. Лена сдерживается, чтобы не заплакать. А Журавлев говорит: "Не огорчайтесь, поправится. Медицина теперь чудеса творит". И минуту спустя спрашивает Егорова: "Скажите, Павел Константинович, как со станками для Сталинграда? В третий раз запрашивают..." Летом секретарь горкома Ушаков при Лене сказал Журавлеву, что нельзя оставлять рабочих в ветхих лачугах и в бараках, фонды на жилстроительство выделены еще в прошлом году. Иван Васильевич спокойно ему ответил: "Без цеха для точного литья мы бы оскандалились, это бесспорно. Вы ведь первый нас поздравили, когда мы выполнили на сто шестнадцать процентов. А с домами вы напрасно беспокоитесь они еще нас переживут. В Москве я видел домишки похуже". Не хочет себя расстраивать, думала Лена, на все у него один ответ: "Обойдется". Эгоист, самый настоящий эгоист!

В молодом Журавлеве подкупало легкое, незлобивое веселье, а оно с годами ушло. Были у него неприятности по работе, три года назад все говорили, что его снимут, он дважды ездил в Москву - обошлось. Может быть, он от этого стал реже улыбаться? Может быть, его угнетает ответственность за судьбу завода? А может быть, просто отяжелел? Впрочем, он и теперь оживляется, когда рассказывает об агрегатных станках, о том, что в Москве его чудесно приняли, что Никифорову, который пробовал его угробить, намылили голову. Для Лены это самодовольство и только. Но Иван Васильевич любит завод, гордится им. Минутами ему кажется, что завод и он - это одно; если ему горячо жмут руку, значит приветствуют весь коллектив, а если завод не выполнит плана, это будет личным несчастьем его, Журавлева.