Оттепель. Инеем души твоей коснусь

Во все остальные отделы, кроме винно-водочного, были длинные очереди, а тут ей повезло: всего десять-двенадцать человек. Она спросила у продавца с широким и плоским, как блин, лицом, какой у них самый лучший коньяк.

— Берите «Арарат», не ошибетесь, — сказал продавец. — Можно еще «Двин», но он дорогой.

— Сколько? — уточнила Марьяна.

— Восемнадцать рублей, — с уважением к коньяку «Двин» ответил продавец. — А вам для кого?

— Для мужа, — сказала она и вся покрылась краской.

— Ну, думайте, женщина. Муж — это дело серьезное. — Он улыбнулся, блеснув золотым зубом.

На «Арарат» денег хватило, осталось еще на конфеты. Она зашла в уборную, сняла свитерок, спустила бретельки комбинации и лифчика, холодной водой вымыла под краном подмышки, чтобы не пахли потом. В половине седьмого позвонила в знакомую дверь. Хрусталев, как ни странно, был дома и открыл сразу же. Искра пробежала по его лицу, когда он увидел Марьяну.

— Прости меня, пожалуйста, что я без звонка, — быстро сказала она.

— Ты меня случайно застала. — Он слегка поморщился. — Проходи.

Она прошла и села на диван. Вынула из сумки бутылку «Арарата» и шоколадный набор.

— Что это у нас за праздник? — удивился он.

— Давай выпьем, — пробормотала она дрожащими губами.

— Волшебная сила искусства! — воскликнул Хрусталев, открывая коньяк. — Две недели на съемках художественного фильма «Девушка и бригадир» в корне меняют привычки начинающих актрис!

Он небрежно плеснул коньяк на дно двух стаканов. Марьяна не смогла сделать ни глотка: зубы застучали.

— Так что за событие? — пристально глядя на нее, спросил он.

— Витя! — Она положила руку на горло, внутри которого набухал соленый ком. — Я жду ребенка.

Он быстро опустил глаза.

— Давно?

— Я сегодня узнала. Сказали, что восемь недель.

Он присвистнул. Потом опять посмотрел на нее, но каким-то другим, новым взглядом, словно ему самому стало вдруг страшно, но он не хотел, чтобы она заметила его страх.

— Ты ведь знаешь, наверное, — медленно сказал он, — что я вернулся к Инге и к дочери.

— Я знаю! — поспешно перебила она. — Я просто хотела… сказать…

— Ты сказала.

Он взял себя в руки, и лицо его приняло обычное, спокойное выражение.

— Марьяна! Ты сказала, и я тебя услышал. Я тоже кое-что сказал. И ты тоже меня услышала.

Она опустила голову.

— Тогда я пойду?

— Конечно, — кивнул он. — Иди. Возьми только этот коньяк. И конфеты.

Она взяла коньяк, взяла конфеты, положила обратно в сумку, не глядя на него. Он распахнул перед нею дверь.

— Увидимся завтра на съемках. Да, кстати! Спасибо за Мячина.

— За что? — машинально переспросила она.

— За Мячина. Регина Марковна сказала, что это ты позвонила ей. Никто ведь не знал, что он собирается сбежать. Мы его вернули. Сняли, проще говоря, с поезда.

Она начала медленно спускаться по лестнице. Он стоял в дверях, смотрел ей вслед. Она почувствовала, что лицо ее стало горячим, мокрым и соленым. Обернулась. Они встретились глазами, и Хрусталев быстро отступил назад, захлопнул дверь.

На улице было темно, накрапывал мелкий, пахнущий осенью дождик. Какая-то кошка утробно урчала внутри большого помойного бака. Наверное, что-то ела там торопливо, давясь от голодной жадности. Марьяна опустилась на знакомую лавочку, достала из сумки коньяк, отвинтила пробку и начала пить прямо из горлышка, обжигаясь и сглатывая слезы. Ей показалось, что она сейчас умрет, задохнется, и эта мысль принесла облегчение. Конечно, это было бы лучше всего: просто умереть. Никого не мучить больше. Она выпила почти четверть бутылки. Голову ее облило холодом, но руки и ноги приятно согрелись. Потом вдруг смертельно захотелось спать. Она свернулась клубочком и легла. Тонкий, как младенческий волос, блеснул на небе серп месяца. Кошачье урчание притихло.

В большом каменном доме на Плющихе одно за другим гасли окна. Жильцы укладывались в кровати, натягивали на себя одеяла. Женщины проверяли на голове большие железные бигуди: не слетели бы во сне, не попортили бы на завтра прическу. Бабушка и Санча сидели друг против друга на кухне и делали вид, что их ничего не тревожит. Потом бабушка осторожно сказала:

— Может быть, я все-таки позвоню ее подругам?

— Да, — нехотя согласился Санча, — я думаю, что так будет лучше. Ты только не волнуйся.

Бабушка долго искала очки, потом записную книжку. Маленькие руки ее с тонким обручальным кольцом начали дрожать, очки упали на пол.

В эту минуту в дверь позвонили. Санча опередил бабушку и открыл сам. Два милиционера держали под руки пьяную и заплаканную Марьяну, которая при виде Санчи и бабушки заслонилась рукавом и разрыдалась. Бабушка уронила руки и прислонилась к стене.

— Ваша? — неловко кашлянув, спросил один из милиционеров.

— Моя! Моя! Наша! — вскрикнула бабушка и, оторвавшись от стены, припала к Марьяне, обняла ее. — Наша!