Оттепель. Инеем души твоей коснусь

— Добить — хорошо, но нельзя. Не положено. Сейчас отвезем в отделение, решим… Наверное, под суд, а потом за решетку.

И милиционеры с такими лицами, словно они боялись запачкаться, подняли Санчу с земли. Один глаз его не был виден, заплыл, под другим чернел огромный, с подтеками синяк. Левая рука болталась, как неживая.

— Давай-ка в машину! — распорядились милиционеры.

— Хочу показания дать на мерзавца, — суетился Руслан. — Хочу на бумаге, чтоб все по закону!

— С нами поедешь. Протокол составим.

— Товарищ милиционер, — Руслан стал огненно-красным. — Вы в этих делах разбираетесь. У меня вопрос… — Он понизил голос и оглянулся. — Если тебя пидор против твоей воли в губы поцеловал, так это как считается? Я теперь, значит, тоже «опущенный»? Или нет? Как мне теперь отмываться?

— Если бы вы, гражданин, на зоне находились и в такую историю вляпались, то там, конечно, могли и за «опущенного» посчитать, — важно, но с долей брезгливости по отношению к самому этому вопросу ответил милиционер. — А так — ничего. Вы поменьше болтайте.

— Понятно! — Руслан взъерошил свои золотые кудри обеими руками. — А как же тогда протокол? Я, кстати, артист, на «Мосфильме» работаю.

Милиционер расплылся в улыбке.

— То-то я гляжу, мне твое лицо знакомо. Где-то я тебя видел, а где не припомню. Тогда ты, товарищ артист, лишнего не пиши. Так, мол, и так. Могу с уверенностью сообщить, что имел место, так сказать, поцелуй. Куда поцелуй, не пиши. Если дело захотят раскрутить, тогда придется, так сказать, уточнение сделать, а если какие-то смягчающие обстоятельства обнаружатся, так твоя хата с краю.

— Все ясно, — кивнул молодой артист. — А то неохота за этого гада потом отдуваться!

В понедельник весь «Мосфильм» бурлил: талантливого художника по костюмам Александра Пичугина, закройщика, известного всей Москве, задержали по подозрению в гомосексуализме и держат в камере предварительного заключения Краснопресненского района.

— Допрыгался! — хмуро сказал Хрусталев и быстро стрельнул глазами на окаменевшее лицо Марьяны. — Спасать его надо. На зоне такому не выжить.

Марьяна зажала рот ладонями и выбежала из павильона.

— Почему не выжить? — спросила зареванная и опухшая Люся. — Че? Там убивают за это?

Хрусталев не ответил. Кривицкого не было, и Регина Марковна сказала, что он в десять часов ровно пошел на прием к Пронину, с которым должен был обговорить выпуск фильма, но до сих пор почему-то из пронинского кабинета не вышел. Руслан ходил, гордо задрав голову, но подробности вчерашней истории обсуждать отказывался.

— Че ты такой гордый, Руслан? — хрипло окликнула его Люся. — Может, приврал с пьяных глаз?

Руслан усмехнулся, и эта усмешка ясно показала всем любопытным, что он ничего не приврал.

Люся побежала в гримерную, где был телефон. В гримерной сидела одна Женя и внимательно разглядывала себя в зеркале.

— Вот говорят, что нужно много воды с лимоном пить, — задумчиво сказала Женя. — Все лето пила, а морщин только прибавилось.

— А Лида где? — оглянувшись, удивилась распухшая и зареванная Полынина.

— Она больничный сегодня взяла, — заблестев глазами, прошептала Женя. — По медовому месяцу.

— Замуж, что ли, вышла? — хмуро спросила Люся.

— Ну, замуж не замуж, а вроде того, — загадочно ответила Женя. — Тебе позвонить нужно?

— Да, очень. Но это по личному делу…

— А, ясно! Уже ухожу. Звони на здоровье.

Люся лихорадочно набрала телефон Кривицких.

— Але? — ответил грудной и шелковистый голос Надежды.

— Надюха, он пидор!

— Кто, Люська? Мой… — Надежда запнулась. — Мой… Федя?

— Ты, Надя, даешь! Ты что, Федю не знаешь? Нет, Сашка Пичугин.

Судя по голосу, у Надежды отлегло от сердца.

— Люся! Я тебе как врач говорю: забудь про этого человека. Это, Люся, несчастье. Хуже этого ничего вообще нет и не бывает. По мне так лучше любой уголовник, только не это. Эти люди и сами гибнут, и других за собой в болото тянут. Нам еще в институте объяснили, что в годы становления нашей советской власти такие пидоры развращали советскую молодежь, они просачивались в комсомольские ячейки, в Красную армию, потом устраивали шпионские подразделения…

— Под… чего?

— Ну, не подразделения, конечно, это я неправильно выразилась, но, во всяком случае, это далеко не подарок.

— А лечить их можно?

— Категорически нельзя! У них, Люся, природное отвращение к женщине. Ты ему хоть Софи Лорен подложи!

— И че? Не возьмет?

— Ни за что!

— Ладно, пойду я, — всхлипнула Люся. — Дел по горло.

Никаких дел сегодня не было. Мячин вообще не явился, и где он был, никто не знал. Кривицкий так и не выходил из кабинета Пронина. Регина Марковна сняла свой черный капроновый бант, уселась в углу и занялась тем, что аккуратно наматывала бант на указательный палец правой руки, потом разматывала, сминала, потом опять наматывала. Марьяна отпросилась домой «по нездоровью».

— Ну, раз работы нет, так я тоже пойду, — решила гримерша Женя и вдруг изо всей силы хлопнула себя ладонью по лбу. — Ой! Дура безмозглая! Ведь чуть не забыла! Люська, Пичугин вчера днем сюда заехал и оставил для тебя какой-то пакет. Вот. С записочкой.