— Да, о войне! — оживился Мячин. — Я ведь об этом часто думаю. Тут есть один парень, сосед. Еврейский парень. Они откуда-то из Белоруссии. Мать расстреляли, отец не вернулся с фронта. Он чудом выжил. Он и бабушка. Когда началась война, они были в гостях у бабушкиной сестры, она живет в Москве, поэтому их миновало. К себе в городок они уже не вернулись. Он заканчивает консерваторию. У Ойстраха в классе. На скрипке играет. Я в музыке мало разбираюсь, но мне кажется, он жутко талантливый. Я его послушал тут позавчера и подумал: вот какую музыку можно для фильма использовать! И лицо у него выразительное. Горькое лицо. Давать между кадрами такие, знаешь, короткие заставки: стоит человек, молодой парень, и играет. И еще можно…
Он вдруг замолчал.
— Ну, Егор, говори!
— А я все сказал. — Он опять замкнулся.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — глухо произнес Хрусталев. — У нас с Марьяной была короткая история. Никакая это не любовь ни с той, ни с другой стороны. Женись, и вы будете счастливы.
— Ты мне ее прямо как вымпел передаешь. А если я на другой женюсь?
— Сопьешься, погубишь другую, — усмехнулся Хрусталев.
Мячин свесил голову на грудь.
— Дай мне подумать до вечера, — пробормотал он. — Свалился как снег…
Лида вернулась в комнату сразу же после ухода Хрусталева. Мячин поднял на нее затравленные глаза.
— Садись скорей завтракать, — защебетала она. — Я тебе и сырничков нажарила, и оладушек. Сейчас банку с протертой черной смородиной открою, и будет такой витамин!
Он встал, подошел к ней и хотел было обнять за плечи, но тут же резко отстранился.
— Прости меня, — сказал он. — Я сволочь, конечно, но я не смогу… Ведь это на целую жизнь…
Она закрыла лицо руками и заплакала.
— Удерживать тебя не собираюсь, Егор. Ты еще волосы на себе рвать будешь. Запомни, что я говорю! Я зря не скажу!
— Ты, может быть, даже права. Я не знаю, — тихо сказал он и осторожно погладил ее по голове. Лида отдернулась, по-прежнему закрывая лицо. — Но я ее правда люблю. Это правда.
— Иди к ней, убирайся! — истерически закричала она. — Не нужна мне твоя правда! Вы все, мужики, одинаковые! Всунул-вынул-убежал!
Мячин густо покраснел и начал поспешно собирать свои вещи. Выйдя на улицу, он удивился: оказывается, наступила осень — моросил легкий, серебрящийся дождик, небо было затянуто низкими тучами.
«Это была короткая история. Никакой любви ни с той, ни с другой стороны», — вспомнились ему слова Хрусталева.
Она ведь сама пришла к нему тогда, в деревне. Не в ее духе демонстрировать что-то, мстить, наказывать. Не стала бы она с ее чистым и светлым характером на глазах у всех переезжать к Мячину, если бы не тянулась к нему, не доверяла, не любила, в конце концов!
Он почти бежал по улице. Лицо было мокрым от дождя, холодные капли стекали за воротник куртки. Чуть было не добежал от Замоскворечья до Плющихи, но вовремя опомнился: сел на 64-й автобус, подъехал почти к ее дому. Сердце стучало так сильно, что стук его заглушал даже громкие гудки машин. Долго никто не открывал, за дверью слышался смех. Наконец открыла, вся розовая от волнения, Зоя Владимировна.
— Егор? Как я рада! У нас Саша с Люсенькой!
Он увидел сидящих за столом Марьяну, Пичугина и Люсю Полынину в красивом красном платье. Они оживленно и нарочито радостно о чем-то говорили. Марьяна вскочила, увидев его.
— Я к тебе, — сказал Мячин. Все потемнело перед его глазами. — Я прошу тебя стать моей женой.
Темнота рассеялась, и в вернувшемся свете он увидел, как брови ее взлетели вверх, а глаза налились слезами. Она молчала.
— Я вообще не могу без тебя, — сказал он. — Пробовал, у меня не вышло.
Тогда она подошла ближе и прижалась к нему. Так сильно и быстро прижалась, как будто хотела спрятаться ото всех.
Зоя Владимировна всплеснула руками:
— Так у нас, значит, две свадьбы будут, а не одна!
— Бабуля, зачем тебе свадьбы? — негромко спросил Пичугин. — Мещанство, и все.
— Ах нет, не мещанство! — обиделась Зоя Владимировна. — Что же здесь такого мещанского? Люди любят друг друга, хотят это отпраздновать, хотят, чтобы за них порадовались. Как тебе, Саша, в голову могла прийти такая глупость? Сказать, что свадьба — это мещанство? Правда, Люсенька?
Люся торопливо кивнула головой и покраснела.
— Пусть Санча решает, а мне все равно.
Мячин смотрел на Марьяну и не чувствовал в своей душе прежней жадной любви и прежнего желания к ней. Вместо этого его переполняло щемящее удивление перед ее покорной слабостью, перед этими слезами, которые она торопливо вытерла пальцами, перед ее хрупкостью и беззащитностью, которую он сейчас особенно остро ощутил, когда она вместо ответа просто подошла и спрятала лицо у него на груди. Он вдруг понял, что им предстоят не одни розы, не праздники, не достижения, не победы, как он думал раньше, когда не давал ей проходу своей влюбленностью, а жизнь, непредсказуемая и трудная просто потому, что другой жизни не бывает у людей и не должно быть.