Оттепель. Инеем души твоей коснусь

Кривицкий бегло взглянул на нее, заметил воспаленное лицо, странно блестящие и бегающие глаза, пальцы с обкусанными заусеницами. Она словно бы и постарела лет на двадцать и похорошела одновременно, вернее сказать, расцвела той красотой, которой внезапно и ненадолго расцветают женщины, познавшие горечь и силу любви.

— А Саша Пичугин? Его отпустили?

— Да, — так же хрипло ответила она. — Его отпустили, и он отдыхает.

Марьяна покраснела и, не удержавшись, вслух ахнула. Люся быстро стрельнула в нее глазами. Тут, значит, тоже что-то такое происходило, свои тайны и загадки, но Кривицкому было не до них. Сами пусть разбираются.

— Новости у меня плохие, — сказал он. — Наш фильм положили на полку.

На секунду воцарилось молчание, потом все заговорили разом, перебивая друг друга.

— Что? Почему? Там же прицепиться не к чему!

— Есть к чему! — перекрикивая взволнованные голоса, отрезала Регина Марковна и с сердцем сорвала черный капроновый бант с головы. — Очень даже есть! Пощечину Цанину помните?

Съемочная группа опять онемела.

— Е-мое! — выдохнул наконец Аркаша Сомов. — А я не допер! Конечно же, следователь! Стукнул, куда надо, и все дела!

— Хрусталев должен пойти и извиниться! — взвизгнул Руслан. — Нам картина дозарезу нужна!

— Никуда он не пойдет. Вы что, Хрусталева не знаете? — глядя в пол, пробормотала Люся. — Скажи, Инга: пойдет твой мужик извиняться или не пойдет?

Инга Хрусталева была такой бледной, что казалось, будто на ее лице лежит тонкий слой инея. Она ничего не ответила и отвернулась.

— Заставим пойти, — угрожающе произнесла Регина Марковна. — Он ведь не один, за ним целый коллектив, и поэтому…

Она не успела закончить свою мысль: в павильон уже входил Хрусталев, шутливо поднимая руки вверх в знак того, что он опоздал и просит извинить его за опоздание.

— Фильм на экраны не выйдет, — отрывисто объяснил ему Кривицкий. — Потому что ты ударил следователя, а он настучал.

— Это точно? — спросил Хрусталев, заиграв желваками.

— Куда уж точнее!

— Так. Я, кажется, понял. Чего вы хотите?

— Витя, — не отвечая, спросил Кривицкий. — Ты, кстати, не знаешь, где Мячин?

— Я именно из-за Мячина и задержался, — ответил Хрусталев. — Он мне самому нужен. Я утром ходил в общежитие, спросил у узбека…

— Какого узбека?

— Соседа его.

— Ты собираешься извиниться перед Цаниным? — Нет.

— Да как же ты смеешь? — грозно поднялась со своего стула Регина Марковна. — Тебе коллектив приказал!

— Приказывают только слону в цирке, — ответил Хрусталев. — Или заключенному за решеткой. А я — ни то и ни другое. Ну, ладно. Вы тут совещайтесь, у меня другие дела.

За рулем красного «Москвича» он попытался взять себя в руки и принять решение. Он догадался, что Мячин опять сорвался и то ли удрал к матери, никого не поставив в известность, то ли прячется где-то, обуреваемый своими сомнениями и страхами. Если Марьяна собирается связать с ним свою жизнь, то ей не позавидуешь: неврастеник. Но очень талантлив и, кажется, с душой. Во всяком случае, нельзя отпустить его до тех пор, пока они не приступили к обещанному Прониным фильму по сценарию Паршина. Сосед по общежитию очень, судя по всему, преданный Егору, сначала только мычал и разводил руками:

— Не знаю я, где он. Ушел, не сказал.

Но Хрусталев все-таки добился своего:

— Пойми, дорогой. Я о Мячине беспокоюсь, а не о себе. Тут дело серьезное. Ты только скажи: он в Брянск ускакал?

— У женщины он, — неохотно отозвался сосед и покрутил головой в бархатной темно-красной тюбетейке. — Сказал: «Там живу. Если нужно, найдешь».

И протянул Хрусталеву бумажку с адресом. Теперь он ехал по этому адресу и торопился. Если Мячин узнает от кого-нибудь, что «Девушка и бригадир» положена на полку, он точно исчезнет. И тогда на их главном фильме можно поставить крест. Некому будет его делать. В голове у Хрусталева потрескивали искры, как это бывает, когда огонь только разгорается и медлит прежде, чем его пламя начнет пожирать все вокруг.

«Они требуют, чтобы я пошел извиняться перед этим подонком! Они смеют требовать! Послать всех подальше!»