Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

Вот здесь говорят – можно ли критиковать, вскрывать недостатки, никто из вас не вскрывал еще. Дудинцев – это цыпленок, ему ли вскрывать недостатки партии, которые сам ЦК вскрывает? Он их не понимает (Никита Сергеевич Хрущев. Два цвета времени. С. 455).

Он, – вспоминает о речи Хрущева Вениамин Каверин, – говорил два часа. <…> Пересказать его речь невозможно. Она была похожа на обваливающееся здание. Между бесформенными кусками, летящими куда придется, не было никакой связи. Начал он с заявления, что нас много, а он один. Мы написали много книг, но он их не читал, потому что, «если бы он стал их читать, его бы выгнали из Центрального Комитета». Потом в середину его речи ворвалась какая-то женщина «нерусской национальности», которая когда-то обманула его в Киеве. За женщиной последовал главный выпад против Венгрии с упоминанием о том, что он приказал Жукову покончить с мятежниками в три дня, а Жуков покончил в два. Вот здесь, кажется, он и перешел к «кружку Петефи», подражая которому некоторые писатели попытались «подбить ноги» советской литературе. Кажется, он не назвал «Литературную Москву»262, но совершенно ясно было, что речь идет именно о ней. Тут же досталось и всему Союзу писателей в целом.

<…> Как ни бессвязна была речь Хрущева, смысл ее был совершенно ясен. «Они хотели устроить у нас „кружок Петефи“, и совершенно правильно, по‐государственному, поступили те, кто ударил их по рукам». Это было подхвачено, это передавалось из уст в уста. Именно это софроновская команда положила в основу клеветнического утверждения, что мы хотели организовать какой-то «параллельный центр» в литературе. Пахло арестами, тем более что Хрущев в своей речи сказал, что «мятежа в Венгрии не было бы, если бы своевременно посадили двух-трех горлопанов» (В. Каверин. Эпилог. С. 371, 372).

По впечатлениям Александра Твардовского,

речь Хрущева – она многими благоговейно и дословно записана – рассеяние последних иллюзий. Все то же, только хуже, мельче. Рады одни лакировщики, получившие решительную и безоговорочную поддержку. <…>

Вечером после совещания поехали на могилу Фадеева. С поминок на поминки, как сказал очень удрученный Овечкин (А. Твардовский. Дневник. С. 264).

Накануне, по просьбе Всеволода Кочетова, Хрущев принял его лично, выслушал жалобы на пытающихся исподволь выйти из административно-партийного повиновения коллег, в частности на авторов и редакцию альманаха «Литературная Москва» (М. Алигер, В. Дудинцев и др.), и в своей речи поддержал самую махровую охранительную демагогию.

Выступая 28 июня на пленуме ЦК КПСС, Кочетов опять пугал происками писателей-фрондеров и восхищался большевистской принципиальностью Хрущева, осадившего их: