Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

перед входом в малый зал, где должно было состояться обсуждение, выстроились стражи в виде секретаря секции и его технического помощника. Они бдительно смотрели в список и пропускали по одному. Солженицыну пришлось сказать: я автор. И только после этого его пустили. Народу пришло много. Мне запомнились: Каверин, Арсений Тарковский, Бондарев, Бакланов, Юрий Трифонов, Некрасов, Войнович, Вознесенский, Волынский, Лена Ржевская, Славин, С. С. Смирнов, Дорош, Балтер, Светов, Можаев, Кузнецов, Турков, Белинков, Копелев, Осповат, Оттен – всех и не припомню. Первым выступил Борщаговский, высоко оценивший и «Раковый корпус», и его автора, но не умолчавший о слабостях повести. За ним выступил Каверин, говоривший о большой литературе и о том невыносимом положении, в какое она поставлена875. Он сказал о романе Бека, который не печатается потому, что против вдова Тевосяна: «На одной чаше весов были имена первоклассных литераторов, на другой мнение дамочки. И мнение дамочки перевесило». <…> Почти все были единодушны в том, что повесть надо печатать. В том числе даже такой человек, как Асанов, у которого дурная репутация. Хорошо говорили и Кабо, и Бакланов, и Сажин, и Турков. Самую политически ловкую речь произнес Карякин. Отмечая нравственное достоинство Солженицына, он сказал, что «Один день…» заслужил нам союзников во всем мире – особенно среди коммунистов. <…> Все настолько были единодушны в поддержке Солженицына, что даже Кедрина вынуждена была высказаться за публикацию «Ракового корпуса», хотя она и сделала множество оговорок и поучала автора. Сарнов сказал, что Асанов и Кедрина пытаются поучать Солженицына, как Булгарин в свое время поучал Пушкина. Георгий Березко, возмущенный этой аналогией, взорвался. Негоже сравнивать советских писателей с агентами Третьего отделения. Тем самым он приковал внимание присутствующих к этому сопоставлению. <…>

Не думаю, что это обсуждение принесет осязаемую пользу и повесть Солженицына будет скоро напечатана. Но помимо практической пользы, пользы сиюминутной, есть другая польза, польза дальнего прицела. И она обнаружилась тут с полной очевидностью. Обсуждение показало, сколько в Союзе умных и толковых людей.

<…> Это все знаки общественного мнения, которое пока существует как нечто подспудное. Но хорошо уже то, что оно есть. Кто знает, может лет через десять голос его будет звучать более громко и весомо (Л. Левицкий. С. 99–100).

И превратилось обсуждение, – суммирует А. Солженицын, – не в бой, как ждалось, а в триумф и провозвещение некой новой литературы – ещё никем не определённой, но жадно ожидаемой всеми. Она, как заявил Каверин в отличной смелой речи (да уж много лет им можно было смело, чего они ждали!) придёт на смену прежней рептильной литературе (А. Солженицын. С. 158).