Отто Шмидт

Задержку со спасением челюскинцев на АНТ-4 Ляпидевского в Москве посчитали опасной и 21 февраля распорядились отправить своим ходом звено Р-5 во главе с дальневосточным военным летчиком Каманиным, включив в него как инструктора экипаж гражданского пилота Молокова, имевшего опыт зимних полетов в Сибири и на трассе Севморпути.

Между тем создание аэродрома у лагеря Шмидта не только требовало усилий многих людей, но и «…затруднялось отсутствием инструментов — большая часть ломов и пешней, выгруженных на лед, погибла с судном, опрокинувшим льдину, на которой они лежали. Уцелевшими двумя ломами, двумя пешнями и несколькими лопатами пришлось сбивать с поля ледяные ропаки и твердые, как лед, ледяные бугры. В течение нескольких дней удалось расчистить площадку в 600 метров длиной и 150 шириной. Площадка находилась в четырех-пяти километрах от лагеря. С краю площадки приютилась палатка наших аэродромщиков — Валавина, Погосова и Гуревича. Несколько дней спустя была расчищена дорога от аэродрома до лагеря, пробиты ворота в высоких грядах льда, расставлены вехи. Аэродром стал «пригородом» лагеря» (1934, т. 2, с. 214).

Помимо дел на аэродроме, у людей на льдине в ожидание помощи с Большой земли были свои проблемы, требовавшие решений по принципу здесь и сейчас. Методы руководства, нормальные для Большой земли, здесь оказывались бесполезными. Сплошь и рядом требовались нетривиальные решения на уровне импровизации. И в экспедиции, где присутствовало немало творческих и поисковых натур (порой на гране авантюрности), Шмидту было на кого опереться в большом и малом.

Необычным был, например, выпуск стенной газеты, которая, по Баевскому, «…оказалась каналом для психологической разрядки. Уж если выходит газета, значит, ничего страшного в нашем положении нет, — так думали многие. И то, что руководство экспедицией и партийная организация нашли возможность заняться газетой, лучше всяких успокоительных слов действовало на коллектив» (1934, т. 2, с. 163–164). Разумеется, политизированость газеты «Не сдадимся!» не оставляла сомнений, но одновременно она ориентировала челюскинцев не только на исключительность своего положения, но и на реальную возможность его преодоления. Это достигалось публикацией сведений вполне прикладного характера (наличных запасов, темпов дрейфа, сведениями с Большой земли и т. д.), а также множеством карикатур на темы дня и невзирая на лица, в чем преуспел художник Решетников, трудившийся в нечеловеческих условиях. В одном из шаржей Отто Юльевич, например, был изображен выглядывающим из палатки, в то время как его борода примерзла ко льду. От того, что борода Шмидта, ценившего юмор и иронию, не однажды примерзала к спальному мешку или брезенту палатки, в глазах подчиненных его авторитет не страдал. Скорее наоборот — лишний раз они видели, что «шеф» делит тяготы жизни ледового лагеря вместе со всеми. Шмидт обладал особым качеством руководителя — одновременно быть во главе и вместе с тем оставаться наравне со всеми, что дано не каждому начальнику.

Особое место в жизни ледового лагеря занимали лекции, которые читались различными специалистами для челюскинцев, а также чтение художественной литературы и учеба. «Через день происходили занятия кружка диамата, которым руководил Шмидт… Желающих слушать Отто Юльевича нашлось много — значительно больше, чем вмещало помещение. В течение двух-двух с половиной часов шли занятия, велась оживленная беседа. Особый интерес проявляли к диалектическому материализму научные работники.

По окончании занятий расходились по палаткам, где устраивались вечера самодеятельности. В одной палатке играл патефон, в другой играли в «козла», в третьей устраивали литературный вечер, читали Пушкина. У нас в лагере сохранилось всего четыре книги — Пушкин, «Гайавата» Лонгфелло, «Пан» Гамсуна и третий том «Тихого Дона» Шолохова» (т. 2, с. 53–54), за которыми выстраивалась очередь.