Отторжение

Начали распаковывать картонные коробки, Рита даже не успела сосчитать, сколько их. Много. Бокалы – по шесть тюльпанов для портвейна и конических – для хереса, три сложенных одно в другое блюда для салата, шесть тарелок, шесть чашек, шесть блюдец, маленький молочник для сливок, большой для молока и, конечно, сахарница – всё из прозрачного стекла, особым образом отшлифованного и преломляющего свет, как призма. В их семье никогда не было столько стекла. Подарок оказался куда роскошнее, чем Рита ожидала. Она могла бы радоваться и гордиться, если бы не одно “но”. Всё, и бутылка недорогого, но мало чем отличающегося от шампанского игристого вина, и поздравительные речи, и подарок, и улыбки, – всё основано на лжи.

А ведь Рита знала: большинство еле дотягивают от получки до получки. И все же решили сделать такой королевский подарок…

Она заплакала. Столько красивых стеклянных вещей, столько причин для радости, столько тайн, которые надо скрывать, – любая заплачет.

Пришлось делать кесарево сечение – 22 сентября 1929 года в Университетском госпитале на Гауер-стрит. И тут же возникло новое созвездие, новая неразлучная семья: Рита, ребенок и Мейбл. Сестры всю жизнь делили пополам и беды, и радости, и печаль, и веселье – почему же теперь что-то должно меняться? Приехал Видаль, подарил цветы и долго всматривался в новорожденную. Темные волосы, кожа с оливковым оттенком – девочка несомненно похожа на него, но он не выказал никаких особых чувств. Что ж… белый персик, в который он влюбился, получил от него дом, а взамен подарил непрошеного ребенка.

– Мне пора, – сказал Видаль.

Ну да – их совместное с братом предприятие само по себе никогда не наберет силу. Они работают по пятнадцать часов в день.

– А как твоя семья? – спросила Рита. – Они не хотят узнать, что ты стал отцом?

– Не начинай…

– А ты уверен, что ты – это ты? Не твой двойник? Ты ведь не женат, а у него ребенок от чужой женщины, в чужом доме? А может, и зовут тебя по-другому, потому ты и должен уходить?

Рита пыталась шутить. Это была игра, они и раньше в нее играли. Игра в доверие-недоверие. Вроде бы она и в самом деле не понимала, как обстоят дела, сомневалась в его надежности и порядочности. Она нуждалась в постоянном подтверждении, что они вдвоем, Видаль и Рита, что он не избегает ответственности за нее и ребенка, принимает как должное и одобряет, что она взяла его фамилию и живет в снятом для нее доме. Пыталась говорить легко и иронично, но улыбка выходила принужденной, а все шутливые нотки заглушал режущий ухо диссонанс горечи и разочарования.

– А переметнуться не хочешь?

И все. Разговор всегда заходит в тупик. Он и раньше задавал этот вопрос. Но у Риты было гложущее чувство, что дело не только в религии. Допустим, она скажет – да, хочу. Изменит ли это что-то в их отношениях?

– Ты же фактически неверующий. Атеист.

– Ты не понимаешь… – сказал он.

И как всегда – разговор на этом закончился, не принеся облегчения ни ей, ни ему.

Видаль прав: она не понимает. Но и он не понимал. Да, она придумала свадьбу, получила подарок, называла себя миссис. Он даже купил ей обручальное кольцо. Предложил ей все – но не брак.

– Расскажи, по крайней мере, матери.

– Нет.

– Я требую.

– Этот вопрос не обсуждается.

– Это твоя дочь, Видаль. Посмотри на нее внимательно.

– Рита… мне надо идти. Скоро вернусь. А сейчас… не хочу ссориться. Пока, персик.

Последние месяцы беременности с Ритой жила Мейбл. Мейбл встречала ее при выписке из клиники, когда она еще не могла шевелиться после операции. Рита с каждой неделей становилась все угрюмее, а Мейбл приезжала каждый день после работы, носилась по дому, щебетала, напевала песенки. Малышка постепенно обретала индивидуальность. Ее назвали Салли. Семья девочки состояла из матери, тети и кошки. Все остальные – случайные посетители.

Сестры обожали Салли. Рано научили читать – она росла умной, быстро соображающей девочкой, к тому же ей очень нравилось учиться. Сестры старательно переучивали ее писать не левой, а правой рукой и утешали, когда девочке казалось, что с ней несправедливо обошлись в школе. Как ни поверни – Салли была главной в доме, центральным и светлым пунктом их существования. Ей даже сшили светло-желтое платье, точно такое, как у принцессы Элизабет на официальной фотографии. Повязали голову подходящей лентой и повели к фотографу – на фотографии Салли выглядит точно как принцесса, хотя та на три года старше.

Довольно часто приезжали Эрни и Элси – забавлялись с Салли, пели песенки, играли и дурачились.

По субботам появлялся Видаль. Иногда оставался на ночь, иногда на две. Это стало ритуалом, совершаемым неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Маленькой Салли он нравился – добрый, молчаливый, вкусно пахнет сигаретным дымом и чем-то еще, совсем уж душистым.