Отторжение

Молодые супруги, тоже ожидавшие пополнения, встретили нас в прихожей. Они явно опять поцапались. Теперь Инесса называла Сашку Циклопом»*, а он её — Коброй. Новая хозяйка квартиры любила эту марку парфюмерии и косметики больше всех остальных. Мы внесли свежую струю в их скучное, размеренное существование. Неудовольствие демонстрировал лишь чёрный персидский котёнок — он сразу учуял труп.

Я сразу заметил, что Сашок посетил модный парикмахерский салон. Он сделал «влажную» стрижку с короткими прядями на лбу. Из-за наступающего года Голубой Свиньи Сашок изменил своим пристрастием и оделся в синее. Его костюм был похож на прокурорский мундир, который Сашок носил когда-то. Рубашка была голубая, галстук — цвета знойного неба.

Инесса особенно не изощрялась, благо гостей не было. Она начесала пышную чёлку, а длинные волосы закрутила сзади в узел. Изменившуюся уже фигуру замаскировала джемпером-кольчугой и длинным жилетом с деревянными украшениями. В ушах болтались длинные серьги с «лунным камнем». Красота Инессы показалась мне зловещей. И Сашку, честно говоря, я не позавидовал. Он привык к многолюдным сборищам, а супруга, конечно, всех разогнала.

Я решил умилостивить Инессу интересными рассказами, а также возможностью познакомиться с Падчахом. Где ещё они могли встретиться? Кроме того, следовало выяснить, для чего потребовалось забирать с собой тело Эдуарда Дмитриевича Косарева.

После того, как мы с Сашком разругались в Москве из-за полковника Ронина, прошло три с половиной месяца. Ни он, ни я более не затрагивали эту щекотливую тему. До следующей годовщины октябрьских событий оставалось много времени, а сейчас нас мучили совсем другие заботы. Сашка с Инессой жили неважно.

Предстоящее рождение ребёнка теперь не радовало моего друга, а. скорее, пугало. Кроме того, будущая мать теперь каждую ночь запиралась от Сашка на задвижку. По этой причине он часто ночевал у своей любовницы Георгины, на что Инесса совершенно не обращала внимания. «Нелюбимых мужей не ревнуют», — с печальной улыбкой говорил мне Сашок Николаев.

Мы устроили мертвяка под вешалкой, на полиэтиленовой плёнке; накрыли его половиком и отправились в комнату. Правда, шампанское пришлось пить нам с Сашком. Инесса, разумеется, пить не могла. Наши гости тоже не брали в рот спиртного — по случаю объявленного газавата*.

Мы сидели за столом, разговаривали, даже вспоминали минувшие дни. И я мысленно благодарил Инессу за то, что она не завизжала, не упала в обморок, а приняла самое деятельное участие в наших начинаниях. А вот персидский котёнок, очень оригинально названный Саддамом Хусейном, всю ночь скрёб половик лапой, шуршал полиэтиленом и возмущённо фырчал.

Сашок, меланхолично понаблюдав за котом, предупредил не в меру активное животное:

— Не трудитесь, раис Саддам, всё равно не закопаете!

— Первый раз слышу, чтобы кота звали на «вы»! — удивился Падчах.

— Он у нас такой важный, откликается только на почтительное обращение, — заметила Инесса.

— Да, «раис» — это господин по-арабски, — подтвердил Эфендиев.

Хлопнув себя по лбу, Инесса опрометью бросилась в комнату. Я последовал за ней и увидел, что она взяла со стола свечку в виде Голубой Свиньи и спрятала подальше. Только после этого гостей пригласили за стол, где они смогли сполна насладиться блюдами, заказанными в ресторане, Инесса, как и моя Франсуаза, очень не любила готовить.

— Андрей, а тебе не мешало бы помыться, — сказал Сашок, задержав меня у порога. — Не знаю, что у вас там произошло, но в таком виде садиться за стол не принято.

Надо сказать, что на отсутствие аппетита гости не жаловались, хотя пили только воду. А вот меня, по понятной причине, сильно тошнило. Я весь вечер ел только фрукты и вяло жевал брецель — маленькую немецкую булочку. Вспоминал Филиппа Готтхильфа, который помог нам найти Оксану. Он всегда поил меня пивом «Аппирсбахер», которого тут, к сожалению, не было. Оно было приготовлено на воде из альпийских минеральных источников, кативших свои струи из легендарного Чёрного леса.

В ушах у меня звенело. Смазанные йодом ссадины щипало. Я радовался за моих спасителей, которые явно не испытывали никаких комплексов. Падчах посмеивался над собой, потому что никак не мог освоиться с импортным протезом. Он уверял, что эта модель может даже шевелить пальцами, но пока ничего не получалось.

В глубине комнаты светилась голубая ель, с которой будто бы лились шелестящие струи. Инесса во все глаза смотрела на Эфендиева, а Сашок зеленел от ревности. Люстру не зажигали, зато включили телевизор. Там опять говорили о Чечне. И я вспомнил, что Падчах с ребятами уже утром собирается уехать из Петербурга. Его родной город разносят в щебёнку, там гудят пожары, рвутся бомбы и снаряды. И потому грех сидеть в безопасности, за праздничным столом.

Сашок внял моим мольбам и связался с Надей Маяцкой. Оказалось, что она уже всё знает. Ей позвонили из Военно-медицинской академии и сказали, что её муж уже пришёл в сознание. Правда, потом его забрали на операцию, исход которой будет известен под утро.