Отторжение

Всё время, как себя помнил, мой друг мечтал нажраться. По-моему, у него развилась булимия*. Ни дома, ни в интернате, ни на заводе, ни в армии ему не удалось почувствовать себя сытым. Такая возможность представилась лишь в Ленинграде, в университете, и Проша её не упустил.

Я тогда только начал учиться. А Гай, будучи старше меня ровно на четыре года, насыщался второй сезон подряд. Он совершенно не толстел и не умерял аппетита. Немного погодя мы попали к Сашке Минцу. И я увидел, как Гай набросился на пироги хозяйки, Киры Ивановны. Наверное, он съел бы все, подчистую, но вокруг было много гостей.

С недельку я приглядывался к Прохору, принимая его то за якута, то за бурята, то за киргиза. Гая действительно донимали вопросами насчёт национальности, и даже прозвали чукчей. По паспорту же Прохор числился русским, что выглядело очень забавно. Насчёт своего отца он не распространялся. Только нам с Сашкой, по секрету, назвал его имя — Хироси Эндо.

Лиза Гай страстно хотела выбиться в люди. Жизнь в бедной пьющей семье её совершенно не устраивала. Прохор Карпович работал в железнодорожном депо. Его жена — там же, стрелочницей. Все фольклорные названия — Байкал, Шилка, Нерчинск — Гай упоминал много раз. Прибавлял к ним и другие — Амазар, Ксеньевка, Чернышевск, Ингодинское зимовье.

И уж совсем удивил меня новый друг, когда Седьмого ноября у нас, на Кировском, категорически отказался от бутербродов с красной икрой. Поставить их на стол в те годы удавалось далеко не каждому. Это был признак богатства и удачливости.

Когда Прохор вежливо отказался, отец принялся уговаривать его уважить хозяев. Он вообще угощал всех щедро и даже навязчиво. Чтобы не осталось вопросов, Гай поведал интересный факт. Оказывается, на Дальнем Востоке икрой кормят свиней.

— Меня от икры с детства тошнит, — стыдливо признался Гай.

Он не хотел никого обижать — просто отстаивал своё право не есть икру.

— Дед с бабкой рассказывали, что во время войны часто хлеба вовсе не было. Только эта проклятая икра, да ещё без соли. И я ел её, на корку намазанную, когда денег не было. Мать меня насильно кормила. И потом душа не принимала. Нас прямо рвало от этой гадости…

Тогда я впервые осознал относительность и условность человеческих ценностей. Всем этим идолам совершенно необязательно истерически поклоняться. И сколько раз я потом испытывал то же самое чувство! Надо быть свободным. Надо оставаться собой. И поступать только так, как считаешь нужным.

Лизавета, как и остальные Гаи, была обделена счастьем. После окончания школы она решила поступить во Владивостокский университет. Уехала весёлая, полная радужных надежд и смелых планов. А вернулась в Могочу удручённая, молчаливая. Да ещё, вдобавок, и беременная.

Лицом Лиза была хороша, а вот ростом не вышла. Понятно — поскрёбыш, дитя военной поры. Всю жизнь ходила в обносках. А ведь была похожа на восточную женщину — с косой черничного цвета, маленькими ручками и ножками. Сестра и братья Лизы были более крупные, рослые. И синеглазые — в отца.

После провала на экзаменах Лизу взяли в вокзальный буфет. По ночам девчонка листала учебники. Горела желанием следующим летом непременно стать студенткой. Но про Хироси Эндо, сына японского офицера, она никому не рассказывала. Тот пережил атомную бомбардировку Нагасаки, но, похоже, особенно не пострадал. Во Владивостоке Лиза снимала угол. Соседка её квартирной хозяйки пустила на постой Хироси. Тот приехал на поиски могилы отца, умершего в плену.

Ничего, конечно, Хироси не нашёл, но познакомился с Лизой-сан. Девушке очень хотелось отведать какой-то иной жизни. Ей показалось, что японец может изменить её судьбу. Общались молодые люди с трудом — мешал языковой барьер. Поэтому, недолго думая, они перешли к делу.

Хироси работал в банке. За те несколько дней, что ему разрешили провести в СССР, он хотел полноценно отдохнуть. Юная пара не замечала, как сменялись дни и ночи. Под обрывом, на узкой полоске пляжа, они подолгу сидели, обнявшись. Им достаточно было языка жестов, прикосновений и поцелуев.

Потом Хироси уехал в Японию. На вопрос Лизы об их дальнейшей судьбе не ответил ничего определённого. Когда всё открылось, родители и подружки Лизы долго крутили пальцами у висков. Япошки, мол, женятся только на своих. А Лизка бабой с ним стала, забрюхатела. После этого ни один хороший парень замуж не возьмёт. А если и женится, будет скандалить и драться. Матери же с отцом суждено до смерти ходить по Могоче, опустив очи долу.

Кстати, Прохор Гай отыскал следы отца. Тот покинул Нагасаки и обосновался в Сакраменто — административном центре Калифорнии. Немного погодя отец с сыном списались по электронной почте, так как обе прекрасно знали английский. И теперь Гай говорился к поездке за океан. Я, само собой, желал ему удачи.