Отторжение

Почему Андрей не допускает такой вариант? Только потому, что Саша отказался соблазнить Гету? Вообще-то Андрей до такого никогда не опускался. Или он очень изменился за последнее время? Упрекает Сашу в том, что он великодушно простил убийцам, карателям прошлогоднюю трагедию. Конечно, Саша ничего этого помнить не может. Он, тяжелораненый, тогда лежал в госпитале.

Но зато я вижу, как сейчас, трупы у баррикад на Горбатом мостике — под парниковой плёнкой. Помню раненых, которых далеко не всех привезли в больницы. А потом на Пресне долго бродили сумасшедшие люди, ступая по лужам, грязи и опавшей листве. И мою мать Саша им простил? Шептал, что я — святая, раз поднялась над чувством мести. А как я смею подняться над этим чувством? Разве я могу позабыть те кошмары? Неужели Саша простил бы убийц на месте Бориса Добина, который потерял всю семью?

Тогда он — бесчувственный, равнодушный, елейный святоша! Как только сегодня я не стала очередной его глупенькой жертвой? Не знаю, кто меня спас. Может быть, родители с того света…

— Оксанка, слышишь? — Андрей похлопал меня по спине.

Я, лежа ничком на постели, рыдала и грызла подушку. С моих ног давно свалились шлёпки. Кажется, распахнулся халат, но мне было наплевать. Неужели я настолько не разбираюсь в людях?

— Чего? — невнятно спросила я.

— Сашок тебе всё рассказал, конечно?

Я подняла голову и увидела, что Саши уже в комнате нет. Андрей смотрел не на меня, а на светильник, состоящий из семи искусственных тюльпанов. Его сделал ещё папа — в единственном экземпляре. В каждом цветке зажигалась лапочка — как на новогодней ёлке.

— Ну, рассказал. — Я понимала, что врать бессмысленно.

— А я добавлю! — ничуть не удивился шеф. — Никогда не скрывал, что твоя квартира стоит на прослушке. Мало ли, что здесь произойдёт. Я должен быть в курсе. Поспешить, к примеру, на помощь, если потребуется. И Сашка знал. Но, видно, в пылу страсти позабыл. Или, наоборот, всё помнил. И таким образом решил мне ответить. Но теперь с ним вопрос ясен. Оксана, а ты могла бы познакомиться с Генриеттой Рониной? В отличие от первого варианта, ничего предосудительного в этом не будет.

— То есть? — Я не сразу поняла смысл сказанного.

— А чего здесь непонятного? Ты якобы находишь собаку дочери полковника Ронина, а потом становишься её подругой. Разумеется, завершать дело будет другой человек. Но твоя задача — подготовить акцию.

Я задрожала под халатом, поняв, что приказ переадресуется мне. Шеф считает, что жажда мести за мать позволит мне переступить через закон, через инстинкт самосохранения. Саша Николаев не видел тех ужасов, а я видела. И должна отомстить одному из убийц, хоть он практически неуязвим.

— Если же всё пойдёт хорошо, ты и сама сможешь сделать это…

— Что?! — в смятении спросила я.

— Ну, капнешь в бокал, в рюмку, тарелку… Куда будет удобно. И всё, порядок. Полковник покончит с собой. Застрелится, например. И комар носа не подточит. Лучше всего использовать именно это средство — чтобы пострадал один Ронин. Теперь главная задача — чтобы привести приговор в исполнение в октябрьские дни. Сашок, конечно, сказал бы целую речь, взывая к совести и милосердию. Но, повторяю, не ему так говорить! Сашок называет всё это бессудной расправой. А я отвечаю: «Что посеешь, то и пожнёшь». Не надо было расправляться с нами тогда. Понимаешь?

— Понимаю. И тоже не могу осуждать — сама грешна.

Я вспомнила тех четверых, которых лишила жизни. И оба раза именно Озирский помог мне скрыться, уцелеть.

— Нельзя требовать соблюдения законности там, где она и не ночевала, — продолжал шеф. — Я вот вчера узнал ещё одну жуткую историю. Девчонка день рождения справляла. Стала цветы в вазу ставить, на подоконнике, и ей снайпер прямо в лоб выстрелил. Окна выходили на улицу Красная Пресня. Ровно восемнадцать лет прожила студентка. И — прямо при гостях…

— Ровесница моя, — всхлипнула я, вытирая лицо рукавом халата. Носовой платок опять куда-то подевался.

— Вот именно! Верно мыслишь. Это не только её трагедия, но и твоя тоже. Так что усвой навсегда: существуют «они», и существуем «мы». Если каждый мститель начнёт искать именно того, кто виноват лично перед ним, мы ничего не добьёмся. Много воды утечёт, и всё быльём порастёт. Любой защитник Конституции обязан рассчитаться с любым карателем, где бы они ни встретились. Должен только представиться удобный случай. Мы давали такую клятву. Помнишь?

— Помню. — У меня пересохло в горле. — Но Саша тогда не клялся.

— А я не ему и напоминаю, — усмехнулся Озирский.

Я понимала, что не смогу пойти на такое задание. И в то же время буду последней сволочью, если отвечу Андрею отказом.

— Обещание беспрекословно повиноваться хранишь в сердце? — сквозь зубы спросил Андрей. — Или освежить?…

— Нет, я не забыла. — В тексте клятвы не было никаких оговорок и исключений.

— Вижу, ты не горишь желанием знакомиться с Гетой. — Озирский точно уловил мои мысли. — Но я не просил тебя заниматься оперативной работой. Сидела бы в секретаршах — и ладушки. Но ты разве что в ногах у меня не валялась. Было?