Отцеубийцы

«Решай уже! – торопил ее Голос, перекрывая стоны Хасгута и дыханье грифона. – Спаси Дар».

– Заткнись, – произнесла Шарка вслух. – Снова ты со своим Даром! Не людей, не свою дочь, или кто там она тебе, ты просишь спасти, а Дар, Дар, Дар, только его!

Свортек удивленно притих, пока Шарка ходила по битому стеклу, бормоча себе под нос, как старуха среди затопленных могил.

«Ты теряешь время, милая Шарка»…

Она вдруг вспомнила другой голос, звонкий и молодой, впервые произнесший это «милая Шарка» при всех. Интересно, играл ли он тогда? Наверняка играл, Латерфольт сам это признал… А потом? Она не успела этого понять, пока он говорил те последние слова, задыхаясь от слез, и теперь уже никогда не узнает.

Ладони Шарки легли на живот. Свортек снова воззвал к ней, но она опять не откликнулась.

Грифон послушно отодвинул крыло, давая ей место. Шарка сняла с шеи Рейнара веревку с кожаным мешочком. Ей всегда было любопытно, что герцог в нем носил и почему, когда нервничал, вскидывал руку к нему, а не к мечу и даже не к трубке. Она высыпала на ладонь два молочных зуба, вспомнив, что и сама хранила молочные зубы Дэйна в их комнате в трактире. Потом вернула сокровище Рейнара обратно в мешочек и вложила в бледные руки. Кровь герцога уже давно засохла на ее ладонях. Шарка коснулась холодной разорванной груди, заново окрашивая пальцы вязким и алым.

– Отнеси меня к Эфоле и Тернорту, – сказала она. Такеш вскинул голову, покорно сложил крылья, дождался, пока Шарка закрепит ремни на седле, и распрямил лапы.

«Дура. Ты так и не…»

Рев Такеша перебил Свортека на полуслове. В последний раз оплакав своего всадника, грифон выбрался из дыры в куполе и камнем ухнул вниз.

Морра смотрела на детей и гадала: это жизнь при дворе научила их такой невозмутимости или характером оба пошли в отца? Шум и взрывы то и дело заставляли лампы из костей вздрагивать с тошнотворным перестуком. Но Эфола и Тернорт хоть и сидели, прижавшись друг к другу под плотным плащом – в костнице было холодно, – но не плакали и не ныли. Девочка выглядела даже рассерженной, словно глупости взрослых оторвали ее от каких-то важных дел. Мальчик следил за взрослыми так, словно это они были под его защитой, а не наоборот.

В отличие от детей, их мать и «отец» спокойствием похвастаться не могли. Едва попав в костницу, куда Редрих обычно не пускал принца, боясь, что это пошатнет его хрупкий рассудок, Зикмунд бросился рассматривать скелеты, черепа и собранные из костей фигуры. Глаза его горели жадно, словно ничего прекраснее ему видеть в жизни не доводилось. «Его всегда тянуло к смерти, – подумала Морра, – его, который и меча-то в руках никогда не держал, потому что Редрих не без оснований опасался, что этим же мечом он себя и проткнет». Если Рейнар искал в смерти покоя, то Зикмунд был захвачен ею, как сейчас очарован пустотой в глазницах черепов. Стражи и Последующие, которые пришли вместе с королевской семьей, ежились, глядя, как пальцы принца касаются мертвецов – нежно, как никогда не касались живого тела.

Кришана, наоборот, дрожала, спрятав лицо в ладонях, чтобы не видеть ничего вокруг. Она то и дело тянулась к детям, словно искала у них поддержки: нервно поправляла на них одежду, гладила по волосам, делала какие-то неуместные замечания вроде того, что у Эфолы расплелись волосы, а Тернорт испачкал щеку в пыли… Насколько знала Морра, ее редко оставляли наедине с детьми, чтобы она ненароком не проболталась, что это она их мать, а Зикмунд им никакой не отец.

– Когда плидет дедушка? – шепеляво спросила Эфола. Ее голосок в костнице прозвучал странно: словно луч света упал сквозь пыльные витражи в непроглядную тьму. Никто не ответил. – Где Лейнал?

При звуке ненавистного имени Кришана вздрогнула и потянула руку к дочери, но Морра оказалась быстрее и опустилась перед Эфолой на колени. Гримаса ненависти перекосила лицо Кришаны. Если кто и ненавидел в этом мире Морру так же, как Хроуст ненавидел Редриха, то это была Кришана, считавшая, что баронесса отняла у нее мужа. Никто не решился объяснить, что Рейнар никогда не принадлежал ей – несчастной умалишенной, которая, говорят, в приступах ела собственные волосы и билась головой об стену.

Зикмунд слева от Морры громко расхохотался шутке, прозвучавшей в его голове. В своем безумии ни он, ни Кришана не были виноваты. Пусть Редрих не был раньше кьенгаром, но, должно быть, и его настигло проклятье за все нарушенные клятвы – безумие, преследовавшее его род.

– Они оба скоро придут, принцесса, – мягко сказала Морра. Эфола нахмурилась, совсем как Рейнар. При виде этого сходства тревога захлестнула Морру с головой. Девочка задала правильный вопрос. Где же Рейнар? С того момента, как он присоединился к Митровицам и понесся в атаку на Хроуста, прошло уже несколько часов. Судя по шуму битвы наверху, Сиротки добрались до Хасгута и проломили ворота. А это могло значить только одно…