Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Значит, оба собора могли бы простоять еще долго, но один из них должен быть закрыт. Который? Невольно вспоминалась буря, когда отец Сергий оказался в лодке со своими детьми. Которого спасать, если лодка опрокинется? Тогда все окончилось благополучно, а сейчас островок, где стоят оба собора, захлестывает волнами. Который отстаивать? Необходимо добиться одного общего решения, но как этого достигнуть?

И вдруг пришло решение, такое простое и ясное, что казалось удивительным, как о нем не подумали раньше. Правда, такие решения появляются только тогда, когда вопрос хорошо «обмолят». Но решение – это еще не все, его надо довести до людей, а кто за это возьмется? Уж самим-то священникам на это собрание никак нельзя показываться. Даже их молчаливое присутствие там может нарушить неустойчивое равновесие их положения, явиться началом конца. А придя на собрание, разве промолчишь, если заметишь, что собрание уклоняется на неправильный путь? Нет, о присутствии там нечего и думать, на этом настаивали все, с кем только заходила речь, а некоторые и сами начинали разговор, сами упрашивали – только не ходите!

Значит, нужно кому-то подсказать этот выход, и не одному, чтобы, если оробеет один, решился выступить другой. Но кто? Опять вопрос о китайской стене.

Воскресенье подошло очень скоро. Народ потянулся в Старый собор, а батюшки, незаметно для себя, очутились в сторожке у епископа Павла. Невозможно было в одиночестве переживать неизвестность, хотелось чувствовать руку друга. К счастью, добродушный, немного простоватый сторож Сергей Егорович охотно принял на себя обязанности связного. Он беспрестанно сновал между сторожкой и собором, пробирался то к одному, то к другому из «столпов», узнавал от них последние новости, как умел, передавал их в сторожке и спешил обратно.

Первое принесенное им известие было благоприятным – председателем собрания выбрали Роньшина. Именно он нужен был на этом месте. Именно он, со своим самообладанием, громким голосом, со своей спокойной, авторитетной манерой и находчивостью мог держать собрание в руках, не допустить никаких эксцессов. Впрочем, их пока нечего было бояться, наоборот, чувствовалась какая-то… не вялость, нет, и не равнодушие… эти слова не подходили после того проявления глубокого чувства, с каким перед началом собрания, со слезами на глазах пропели «Царю Небесный».

Равнодушия не было, а говорить не решались. Каждый болел душой особенно за один из соборов, но боялся, защищая его, повредить другому, поэтому говорили осторожно, неуверенно.

Роньшин не торопил. В других случаях так делается, чтобы дать людям выговориться, а сейчас приходилось даже понукать:

– Что вы молчите, православные христиане? Говорите, давайте вместе думать!

От этих понуканий, от бессильных, ничего не решающих выступлений все яснее становилась безвыходность положения. Это было удивительное состояние – внешняя вялость при громадном, все усиливающемся внутреннем напряжении.

Наконец напряжение достигло предела. Как-то сразу почувствовалось, что если сейчас же, сию минуту, не будет сказано нужное слово, не будет указан выход, то может произойти непоправимое. Кто-нибудь сделает самое неподходящее предложение, и народ, не видя лучшего, примет его, а то и просто начнет расходиться, не желая совершать поступок, равносильный духовному самоубийству. И тогда конец обоим соборам.

А те, которые знали нужное слово, колебались и молчали, оглядывались, не заговорит ли кто другой.

Роньшин еще раз окинул взглядом собрание и поднялся. Кажется, вопреки обычаю, не позволявшему председателю выступать в качестве оратора, он решил сам внести предложение. Но в это время раздался голос. Попросил слова Максим Павлович, сын бессменного члена церковного совета, Павла Максимовича Мушникова. Да и сам Максим Павлович уже не один год был в церковном совете Нового собора.

– Православные христиане! – волнуясь, сказал он. – Не понапрасну ли мы тут спорим? Я полагаю так, что нам, верующим, оба собора нужны, и Новый, и Старый. Давайте так и ответим!

Общий вздох облегчения пронесся по храму. Облегчения, соединенного с удивлением и некоторой долей досады на себя: как это мы не догадались! Совсем было попались на удочку!

Поднялся такой шум, что Роньшин, взволнованный не меньше других, должен был призывать к порядку. Водворив относительную тишину, он предложил проголосовать.

Лес рук, поднятых над головой, был дружным ответом председателю. Разумеется, против никто не голосовал, не было и воздержавшихся. Голосовали так единодушно и с таким подъемом, что даже голубоглазая девчушка на руках у матери, глядя на взрослых, подняла измазанную конфетой ручонку. И может быть, Всевидящее Око оценило и эту ручонку, как ценит Оно безыскусную детскую молитву.

«Достойно есть» пропели с новым воодушевлением, как песнь победы, все больше и больше уясняя себе, что едва не сделали большого промаха, чуть не закрыли один из соборов собственными руками.