Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Я тогда обиделся на блаженную, – рассказывал Иван Борисович, – а получилось, к лучшему. Как выяснилось после, там была крупная революционная организация, мой товарищ сразу же принял активное участие в ее делах и вскоре был арестован и повешен. Если бы на это место попал я, то по своему характеру тоже стал бы работать там, и эта участь постигла бы меня. А блаженная Ксения меня спасла.

Еще он рассказывал, как присутствовал на публичном сеансе известного спирита и, сидя в зале, все время читал про себя «Отче наш». Выступление спирита оказалось неудачным, опыты срывались один за другим. Наконец он отказался продолжать, заявив: «Мне кто-то мешает». Выходя из зала, Иван Борисович встретил знакомого священника, который сказал, что тоже все время молился о неудаче выступления.

На Благовещение епископ Павел сказал проповедь, которая произвела большое впечатление своей задушевностью. Он говорил, что у Девы Марии по-человечески была очень тяжелая жизнь. Она еще совсем ребенком потеряла отца, а через несколько лет и мать. Обрученная праведному Иосифу, вошла в семью, где все, кроме старшего сына Иакова и младшей дочери Марии, были против нее. А как тяжело ей было после зачатия замечать подозрения Иосифа и не иметь возможности оправдаться! Нужно было откровение через ангела, чтобы он поверил происшедшему чуду.

– Мне до сих пор и в голову не приходило, что Божия Матерь росла сиротой, – против обыкновения немногословно, но с чувством сказал на другой день Иван Борисович.

Подошло Вербное воскресенье (24 марта 1930 года). В соборе из-за малого числа священников сложился такой порядок: по воскресеньям служились две литургии, ранняя и поздняя. Когда служил архиерей, отец Сергий, которому в эти дни обычно приходилось служить раннюю, за архиерейской службой, ради торжественности, принимал участие в выходах, а в самом служении не участвовал, не причащался. По большим же праздникам ранняя отменялась, и архиерейское служение происходило по всей форме, с двумя сослужащими священниками.

Перед Вербным воскресеньем несколько командиров стоявшей в Пугачеве военной части подошли к владыке и попросили, чтобы в этот день была отслужена ранняя. Им хотелось причаститься, а на этот день у них неожиданно назначили занятия; к поздней они не могли попасть.

Почему-то получилось, что отец Александр не помогал за ранней, и отец Сергий, окончив проскомидию, сам вышел исповедовать. Времени не хватило, последний военный подошел к аналою перед самой «Херувимской».

– Я сейчас должен уйти, выйду после, – сказал ему отец Сергий. – Может быть, вы пока сойдете вниз?

– Ничего, я постою здесь, – ответил военный.

– Ждать придется долго, – опять предупредил отец Сергий.

– Все равно, меня это не смущает.

И простоял на амвоне, на виду у всего народа, до тех пор, пока отец Сергий не вышел, причастившись.

В этот день была очередь отца Сергия говорить о действительности Воскресения Христа и общем воскресении всех к вечной жизни. При этом были использованы доказательства, приготовленные еще в прошлом году к диспуту, который должен был состояться на Пасху, но главное, что действовало на людей, это взволнованность и глубокая убежденность, с которыми говорил отец Сергий. Михаил Васильевич вспоминал эту проповедь даже после смерти отца Сергия.

Кроме Ивана Борисовича в эту зиму постоянным гостем отца Сергия был отец Николай Авдаков, тот самый, о деревянном кресте которого упоминал Семенов. Этот молодой тридцатитрехлетний священник уже успел провести по три года в Великом Устюге и на Соловках и был прислан в Пугачев на третье трехлетие. Он приехал почти без ничего, и первое время его каждый день приглашали обедать то владыка, то отец Сергий, Моченев или Парадоксов, то еще кто-нибудь из духовенства. Вскоре его устроили псаломщиком в Старый собор, но в свободное время он по-прежнему тянулся к отцу Сергию, в семье которого его искренно полюбили. Несмотря на свою молодость, он много пережил, много испытал; его слушали с жадностью.

Его рассказы были совсем в другом роде, чем у Ивана Борисовича. Те открывали для молодежи новые горизонты, будили новые мысли, но все-таки его мир был чужой, не вызывавший даже стремления к нему приблизиться. То же, о чем говорил отец Николай, было свое, родное, пережитое если не самими, то кем-то из хорошо известных, близких людей, или такое, что им не сегодня-завтра придется испытать на себе, к чему нужно заранее приготовиться.