Отцовский штурвал

– Мне немного, на ремешок для ружья, тебе можно, да? – пыхтел мальчишка. – Я видел, как ты у папки пистоны таскал. Сам бабахал, а мне не дал. Вот мама из города приедет – все расскажу.

– Маленький, а уже ябедничаешь. – Сережка выпустил брата. – Папка узнает, всыплет тебе. Давай развяжу.

– Ты не сможешь, они тугие. – Мальчишка достал из штанов веревку, протянул мне. Была она вся в узлах, некоторые из них мокрые от слюны. Ребятишки окружили меня, тихонько посапывая носами. Я поймал себя на том, что все мои мысли все-таки не здесь, а дома.

«Где же все-таки он? Куда уехал? Зачем? Может, разругался с Верой? Или чем-то обидела хозяйка, сказала что-нибудь неосторожно? Завязывается все легко, а вот распускать приходится зубами, а иногда и это не помогает».

Вошел Елисеев. Лицо у него побурело, точно налилось свекольным соком.

– Ты здесь! – приветливо кивнул он. – А я там с техником у самолета был. Двигатель только что прогоняли. Надо сказать, вовремя вы привезли больных. Шоферу и еще двоим ребятишкам уже сделали операции. Врачи говорят – были в тяжелом состоянии.

Глаза у Елисеева смотрят чудно, один вроде бы на меня, другой – куда-то мимо. Желтые нашивки на пиджаке выцвели, загнулись по краям, точно прошлогодние листья. Он не спеша разделся и потом, что-то вспомнив, засуетился на кухне.

– Сейчас позавтракаем, а потом и поесть не успеешь.

Он полез в буфет, чтоб я успел спрятать веревку.

Я быстро смотал ее, засунул за штору – все-таки нехорошо подводить мальчика. За эту неделю мы сдружились с ним. После полетов Сережка первым встречал нас на стоянке. Я открывал дверку, он залезал в кабину, садился в пилотское кресло. Мне нравилось смотреть на него в эти минуты; единственно жалел, что нет рядом Кости.

Елисеев, разливая в тарелки суп, приговаривал:

– В прошлом году тридцать кулей картошки накопали, тайга кормит: ягоды, грибы, орехи.

Он смахнул со стола хлебные крошки, как бы извиняясь, добавил:

– Намусорили, черти. Без матери замотался я с ними. Ну ничего, приедет, наведет порядок. Ты давай присаживайся, в ногах правды нет.

Сережка позвал ребятишек, они расположились напротив. За столом сразу же стало шумно и тесно, но едва из-под пола показалась голова отца, как они примолкли, дружно заработали ложками.

Мне нравилось бывать в этой семье. Чем-то она напоминала мое детство. Вот так же мы все вместе собирались за столом, шумели. Я ловлю себя на том, что сейчас смотрю на семью начальника аэропорта уже с другим интересом. В их скоротечных радостях и бедах ищу свое, точно примеряя, что бы в том или ином случае сказал, сделал я.

– Ты не стесняйся, будь как дома и не думай почем зря, – гудел Елисеев. – Я тоже из дому убегал. Раньше жили мы на станции. Так вот, однажды забрался в вагон и уехал. Под Красноярском сняли. Ну дома, естественно, выдрали. Или вот, помню, тетка привезла из города ежа. Так я двадцать километров топал, чтобы посмотреть на это чудо.

Ребятишки перестали есть, открыв рты, смотрели на отца.

В комнату ввалился Добрецов, отыскал меня взглядом, улыбнулся:

– Ты, я вижу, не торопишься домой. Пошли на самолет, туман расходится.

Мы выскочили на улицу, следом за нами вышел Елисеев, он торопливо попрощался и полез к диспетчеру на вышку. Туман расходился, будто кто-то сливал мутноватый отстой. Уже хорошо виднелись дома в поселке, над ними проступил темный склон горы. Возле самолета дымился аэродромный подогреватель, к капоту тянулся брезентовый рукав. В самолете холодно, обшитое дерматином сиденье точно каменное. Вслед за мной протиснулся Лешка. В кабине стало тесно и даже как будто теплее.

– Смотри, что-то забыли, – сказал Лешка. Наперерез к самолету, проваливаясь в снег, бежал Сережка. Он принес унты, которые я купил в Заплескине для Альки Серикова. Я выскочил из кабины, взял у него унты. Он еще долго стоял на стоянке. Когда самолет отделился от земли, он сорвал с головы шапку, помахал ею вслед. Тайга, присыпанная снегом, напоминала тертую наждачную бумагу, холодное солнце низко висело над горизонтом.

Сорокин ждал нас на стоянке. Рядом с ним стояла Зинаида Мироновна. Она крутила головой, поворачиваясь то к Сорокину, то в сторону нашего самолета. Я пытался по внешнему виду определить, с какой вестью они ждут меня, – уже то, что хозяйка пришла сюда, не предвещало ничего доброго. Сорокин подошел к плоскости самолета, показал рукой, чтобы я открыл форточку.

– Ты поезжай в Рёлку, – громко сказал он. – По всей вероятности, он там. Даю тебе пять дней. Найдешь брата, позвони, я сейчас улетаю – срочное санзадание.

Сорокин загнул рукав, посмотрел на часы и, тяжело ступая, пошел к соседнему самолету. Через минуту они уже рулили на взлетную полосу.

– Дождались наконец, – сказала Зинаида Мироновна. – Звонили Владимиру Михайловичу, Кости у него нет. Жена в больнице, вот-вот родить должна, а то бы он тоже сюда приехал.

– Я сейчас сразу же поеду, – заторопился я.

– Ты поезжай, поезжай! За Верой я присмотрю, она сейчас в школе. Переволновалась, всю ночь не спала.

Хозяйка повернулась к Добрецову и масляно, точно загоняя петушка в курятник, сказала: