Отцы

— Иоганн! — она прижала к себе его голову, поцеловала, опять прижала. Слез нет.

И слов нет. Безмолвно смотрела она на него, смотрела долго. Прерывисто дышала, мысленно повторяя: «Иоганн! Иоганн!»

И вот потекли слезы. Оцепенение, сковавшее ее, проходит; она становится спокойнее, мягче. «Я знала, что ты этого не переживешь. Знала…»

«…Меня зовут Паулина!» — «А меня Иоганн!..» Он никогда больше не скажет: «Паулина!..», «Я бы на твоем месте, Паулина, не совал носа в секреты мальчиков…», «Ведь мы, Паулина, еще не старики…», «И ты в самом деле выставила ее за дверь?..». Как он умел смеяться!..

— Хороший ты был человек, Иоганн, такой хороший… Лучший из всех, кого я когда-либо знала… Хороший человек, хороший…

Она выпрямилась.

— Что ж со мной теперь будет, Иоганн? — спросила она очень серьезно. И неуверенно прибавила: — …Без тебя?

Она взяла его лицо в обе руки и бережно и нежно закрыла ему глаза. Веки упрямо поднимались.

— Спи, Иоганн… Спи!.. — уговаривала она его. — Спи!..

Доктор Гольдшмидт, тяжело дыша, взобрался на пятый этаж.

— Умер все-таки? — крикнул он, едва переступив порог. — Ай-яй-яй!

Он стянул шляпу с головы, поставил свой маленький чемоданчик на кухонный стол и прошел в комнату, где в кресле полулежал усопший. После беглого осмотра принялся за составление свидетельства о смерти. Расспрашивал вдову, которая безмолвно стояла возле него.

— Сколько ему было лет, фрау Хардекопф?.. Почти шестьдесят семь?.. Родился в сорок восьмом?.. Первого января?.. Так-так. Поколение сорок восьмого года! Подумать только!.. Значит, шестьдесят семь… Почтенный возраст, фрау Хардекопф… А нынче, ох-ох-ох-ох, люди умирают в восемнадцать и двадцать лет…