Отцы

Иоганн Хардекопф с усмешкой взглянул на жену. А ведь только вчера ночью она придвинулась к нему, обняла и, словно в глубоком испуге, зашептала: «Иоганн, вот и мне уже скоро пятьдесят стукнет. Мы стареем, Иоганн! Боже мой, у меня это как-то и в голове не укладывается. Мы стареем. Нас уже не слушают, мы никому не нужны. Надо уступать место другим. Ах, Иоганн, нет ничего страшнее старости. Как это страшно!»

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощной, такой слабой и растерянной… Она прижалась к его широкой сильной груди и — кто бы поверил? — Паулина плакала, плакала потому, что она уже никому не нужна, что вот-вот надо уступить место другим.

Так и сейчас она совсем пала духом. Иоганн привлек ее к себе.

— Не робей, Паулина, — утешал он ее, — ведь я-то еще с тобой.

Однако в пять утра Паулина вскочила с постели, и нерастраченная энергия по-прежнему била в ней ключом. Когда она пошла будить мужчин, на столе уже стоял дымящийся кофе. Еще не было шести, а она, отнеся чашку кофе больной соседке, не спавшей с четырех часов, уже вышла месте с мужем и сыновьями из дому.

4

Две недели фрау Хардекопф заменяла соседку: орудуя шваброй и тряпкой, она убирала обширные залы банка, мыла полы, подметала лестницы. Наконец фрау Рюшер объявила, что совсем поправилась и может работать. И опять она усталой, шаркающей походкой спускалась каждое утро по лестнице, скрючившись после болезни сильнее прежнего.

Другой соседке, Виттенбринкше, фрау Хардекопф, вероятно, не оказала бы подобной дружеской услуги. Виттенбринкша была ленива и неряшлива, а фрау Хардекопф ничего так не ненавидела в человеке, как лень. А кроме того, супружеская жизнь этих соседей была для нее загадкой. Виттенбринкша, по мнению фрау Хардекопф, лишена была женского достоинства, она и ее муж вели себя как животные, не как люди. От таких надо держаться подальше, говорила Паулина.

Тем горячей Паулина Хардекопф принимала к сердцу все, что касалось не щадившей себя и не щадимой другими Рюшер. После долгих уговоров ей удалось ввести Рюшер в сберегательный ферейн «Майский цветок». С тех пор она неизменно таскала ее с собой на все вечера ферейна. В старомодном темном платье, с маленьким пучочком волос на макушке, сложив на коленях костлявые, разъеденные мылом и содой руки, сидела Рюшер в одном из самых укромных уголков бального зала. Изумленными, счастливыми глазами разглядывала она смеющихся, довольных людей, весело кружившихся под легкие мелодии вальсов.

5

В один из декабрьских дней 1906 года в пивной, где обычно проходили заседания ферейна «Майский цветок», собрались все члены правления, чтобы закончить подготовку к предстоящему рождественскому балу и торжественной выдаче вкладов. В этот день произошло событие, всколыхнувшее весь ферейн. Кайзер распустил германский рейхстаг, не пожелавший вотировать требуемые правительством военные кредиты. В январе предстояли новые выборы. Роспуск рейхстага был неожиданным насильственным актом бряцавшего оружием цезаря, который при вступлении на престол посулил править в интересах социальной справедливости.

Совершенно понятно, что это событие шумно обсуждалось на заседании правления ферейна: ведь все члены правления были организованные социал-демократы. Председатель, Пауль Папке, орал с присущим ему театральным пафосом:

— Надо сказать, что попы держались блестяще. Речь Эрцбергера — выше всяких похвал! Вот это я называю: не склонять главы пред троном королей!

— Ох уж эти мне политики из попов, это самые опасные, самые ненадежные люди, — возразил владелец гастрономического магазина Эдуард Бреннинкмейн, серьезный, всегда несколько хмурый, уже немолодой человек. — Они только и думают, как бы что урвать для своей партии. Мало им, что иезуиты забрали волю в Южной Германии и хозяйничают в школах. Нет, попам доверять нельзя!

— Я того же мнения! — воскликнул Карл Брентен, у которого уже появились светло-русые, штопором закрученные кверху усики, от чего он немало вырос в собственных глазах. Благодаря чтениям, которые проводились в цехе, Карл знал все речи партийных лидеров по поводу законопроекта о военных кредитах. Ему было что сказать. Он выразил свое полное согласие с мнением Бреннинкмейна: речь Эрцбергера неискренна, туманна и елейна. Читая ее, так и видишь, какой отвратительный торг происходит за кулисами.

— Однако, товарищи, — с серьезным и важным видом обратился к членам правления Брентен, распорядитель по части развлечений, — это неожиданное событие весьма знаменательно. Оно, на мой взгляд, имеет для всех нас исключительное…

— Почему? — крикнул Пауль Папке, раздосадованный тем, что с ним не согласились. — Только, пожалуйста, без преувеличений! Без преувеличений!