Отцы

Чета Хардекопфов была теперь в центре внимания: молодежь стояла вокруг и весело смотрела на них. Хардекопф, несколько опьяненный похвалами, кружился и вправо и влево, а жена его сразу же улавливала каждое его движение и с улыбкой смотрела на него снизу вверх. Когда отзвучал последний аккорд, он предложил ей руку, наклонился, чтобы она могла расслышать, так как в зале гремела буря аплодисментов.

— Ну, Паулина, — шепнул он, — выходит, не так уж мы стары, а?

Она ответила с благодарной улыбкой:

— Ты, во всяком случае, несокрушим!

— А все хороший уход, Паулина. И любовь, которая не ржавеет.

Между тем Карл Брентен подошел к столику, где сидели Штюрки и Штримели. Увидев, что он идет к ним, Алиса круто повернулась к нему спиной. Он сел и глубоко вздохнул.

— О боже, это могло плохо кончиться! — простонал он.

— Что с тобой, Карл? — спросил Густав Штюрк.

Карл на вопрос не ответил. Он продолжал страдающим голосом:

— Не очень-то чутко со стороны Алисы, надо признаться!

Алиса навострила уши, бросила на него взгляд через плечо и пренебрежительно сказала:

— Так, так, легко ездить на обратных!

— Какое там «ездить на обратных»! Я сказал: что «завою, как собака на луну», — до того мне было дурно.

— От чего же это? — из вежливости спросил Густав Штюрк, хотя он и сам мог легко ответить на этот вопрос.

— От этой отравленной колбасы!

— Что! От чего? — воскликнула Алиса и повернулась к Карлу.

— Ну да. Отравился этой ужасной колбасой. Думал, в самом деле отправлюсь к праотцам.

— О боже! — вскричала в ужасе Алиса и подскочила к Карлу. — Милый, милый дядечка Карл, ты отравился? Возможно ли? Нет, вы только посмотрите на него, — кричала она, обращаясь ко всем сидящим за столиком, — посмотрите, какой у него больной вид, на лбу выступил холодный пот! Ах, милый мой, а я-то тебя, значит, ни за что ни про что ругала! — И Алиса, обняв дядюшку, гладила его, горевала и причитала, словно он ежеминутно мог испустить дух в ее объятиях.

За соседним столиком начали прислушиваться. И за другими столами публика забеспокоилась; всем хотелось узнать, почему певица так убивается. Вскоре по залу уже передавалось из уст в уста:

— Наш распорядитель Карл Брентен отравился колбасой. Положение серьезное! Карл Брентен опасно заболел! Карл Брентен чуть не умер! У него ужасный вид! В лице — ни кровинки!

Гребя обеими руками и отдуваясь, примчался Пауль Папке. Он увидел бледного Карла на груди Алисы, театральным жестом протянул к нему руки и крикнул:

— Что с тобой, Карл? Ты ведь мне, твоему лучшему другу, не причинишь горя?.. Нет, нет, бога ради, что случилось? Что?! Говори!!

Брентен, которому стало неловко от такого чрезмерного участия окружающих, спокойно махнул рукой.

— Да ничего! Мне просто нездоровится, вот и все!

— Вы только поглядите, какое мужество! — воскликнула Алиса и еще нежнее стала гладить дядюшку. — Он мог умереть, а сам и виду не хочет показать, что ему плохо!

— Это верно? — спросил Папке. — Ты отравился?

— Ну да, по-видимому, колбаса была несвежей.

— Она еще в тебе или?.. — поинтересовался Папке.

— Да нет, выскочила уже, — ответил Брентен.

— Тогда все хорошо! Это самое важное, Карл! А теперь советую тебе выпить водки. Водка — лучшее лекарство, поверь мне!

Брентен поморщился.

— Да, я понимаю, в тебе все возмущается против водки. Но все-таки послушай меня — хороший коньяк очищает желудок.

Тем временем встревоженные участники праздничного вечера собрались вокруг двух своих ферейновских вождей, и Карл Брентен решил, что пора рассеять беспокойство о нем; в сопровождении Пауля Папке и Алисы он направился в буфет. От первой рюмки он поежился, после второй, точно возвращаясь к жизни, глубоко перевел дух, после третьей лицо Карла начало розоветь, с четвертой рюмкой к нему вернулась оживленная речь, веселость, жизнерадостность, короче говоря — все, что отличает хорошего распорядителя по части развлечений. Алиса, счастливая тем, что ее дядюшка, вдохновленный четырьмя рюмками коньяка, вновь искрится здоровьем и весельем, спела специально для него: «Вилья, о Вилья, ты моя лесная фея…»

Фридрих Бэмке, помощник ферейновского казначея, поздоровался с Иоганном Хардекопфом и выразил радость по поводу того, что зять Хардекопфа так счастливо отделался: шутка ли — такое опасное отравление!

— Что? — перебила его фрау Хардекопф. — Какое отравление?

— Да неужели вы не знаете? — удивился Бэмке. — Ведь он отравился. Я видел его за столиком певицы, его племянницы. Она страшно убивалась.

— Да, да, — поспешно вмешалась в разговор Фрида Брентен, — мы уже знаем. А где он сейчас, господин Бэмке?

— В буфете. Он уже в полном порядке.

Фрау Хардекопф насмешливо скривила губы:

— Ну, знаете!

Фридрих Бэмке серьезно возразил ей:

— Не смейтесь, фрау Хардекопф! Коньяк, фрау Хардекопф, лучшее средство, когда желудок бунтует!

Бэмке удалился, и Фрида попросила мать:

— Помолчи, мама, смотри не выдай его.

— Я уж не выдам, — ответила Паулина. — Но я твоего мужа, стало быть, недооценила. Почет и уважение! — И голосом, в котором прозвучало восхищение и признание, повторила: — Почет и уважение!

4