Отцы

— В таком виде может пойти, — и протянул листки Лорману. — Нечего так размазывать. В нашей партии ветеранов много; если мы по поводу каждого будем разводить такие рацеи, куда это нас заведет?

— Товарищ Бернер, а вы не думаете, что старик рассердится за эти исправления?

— Какой старик?

— Я… Я имею в виду Хардекопфа.

— Рассердится? Да вы шутите! Он будет счастлив, что его имя упомянули в газете.

Новый гром аплодисментов прокатился по залу. Все сидевшие за столом президиума встали. Бернер опять засеменил на сцену и подошел прямо к Герману Байеру.

— Что он сказал, Герман?

— Он назвал наш Дом профессиональных союзов кузницей оружия гамбургского пролетариата.

— Великолепно! — воскликнул Бернер и тоже принялся хлопать. — Вот это замечательный заголовок для завтрашнего номера: «Кузница пролетарского оружия».

Карл Брентен стоял в самом конце зала. Тысячи людей, не попавшие в помещение, дожидались на улице. Брентен толкнул своего соседа, коренастого черноволосого мужчину, и указал на эстраду.

— Видите — вон тот, пятый слева, с длинной бородой? Это мой тесть, товарищ Иоганн Хардекопф.

Черноволосый искоса поглядел на Брентена и ничего не ответил. Вдруг распахнулись боковые двери, новый поток людей хлынул в зал; началась страшная толчея. Карла Брентена вместе с другими вынесло вперед. Слова Бебеля едва можно было разобрать. Кругом шикали и призывали к порядку, но это лишь усиливало беспорядок.

— …Неужели христианскому богу все еще мало отданных ему на закланье мужчин, женщин и детей? Неужели мало разоренных и сожженных дотла селений и городов? Неужели нужно безжалостно губить еще тысячи и тысячи жизней? Вот что несет с собой этот разбойничий империалистический поход, эта карательная экспедиция, предпринятая под флагом христианства…

Аплодируя, Бернер наклонился к Герману Байеру.

— Старик опять сорвался с цепи! А наш брат расхлебывай. Представляешь себе, какие громы на нас завтра обрушатся?

Карл Брентен заговорил со своим новым соседом:

— Видите, товарищ, там, в президиуме, пятый по счету… Да-да, этот самый, с седой бородой. Мой тесть. Он знал Бебеля, когда тот еще… Он еще в молодости знал его. Факт! Факт!

Важно, с достоинством сидел Хардекопф за столом президиума, всей своей осанкой выказывая качества, вовсе ему не свойственные, и особенно в эту минуту. Его мучило, что у него не хватило мужества довериться Августу Бебелю. Быть может, он исцелился бы от своей душевной раны. Ему, и только ему, он мог бы и должен был все сказать. Виноват ведь был не он, об этом Бебель публично заявил еще тогда, тридцать лет тому назад. И все же он, Хардекопф, был бы спокойнее, если бы рассказал все…

Брентен, стиснутый со всех сторон толпой, становился на цыпочки, вертел головой, чтобы увидеть тестя, которого заслоняли от него спины стоявших впереди людей. «Старик это заслужил, — думал он, — вполне заслужил». Глядя, как Хардекопф, закаленный борец, сидит в президиуме, он вспоминал зарисовки и портреты коммунаров, которые видел в иллюстрированной книге Лиссагаре, — ее читали у них в цехе. Брентен гордился своим тестем. Он всегда ценил его, теперь он им восхищался.

Август Бебель перешел во второй зал, концертный, где его ждали новые тысячи людей; в Большом зале Карл Фроме закрывал митинг. За сценой редактор Бернер просматривал запись речи Бебеля. Курьер из типографии ждал у стола. Бернер изменил некоторые формулировки, хотя стенограф Альтерман все время уверял его, что он строго придерживался подлинных слов Бебеля.

— Прекрасно, товарищ, вы свое дело сделали, — отвечал Бернер скучающим голосом, не поднимая головы. — Мое же дело — отшлифовать и закруглить… хотя бы ради прокурора. — Он собрал листки и отдал их курьеру.

— Может быть, следует все-таки показать окончательный текст интервью товарищу Хардекопфу? — спросил Лорман, которому было не по себе от этих листков, испещренных красным карандашом.

— Вздор!

— И Бебелю не показывать?

— Что вы ко мне пристали, черт вас возьми! — не скрывая раздражения, крикнул редактор. — Неужели вы думаете, что Бебелю охота возиться с такими пустяками?

Бернер вышел на сцену как раз в ту минуту, когда Карл Фроме с мелодраматическим пафосом говорил:

— У этих варваров пушки и винтовки, но они мало им помогут; наше оружие — избирательные бюллетени; в них совесть и воля народа. И наше оружие сильнее пушек.

— Браво! — громко крикнул Бернер и принялся аплодировать. Но лишь немногие последовали его примеру. Бернер присел к столу президиума; за стеклами очков его маленькие, прищуренные глазки подозрительно, почти враждебно скользили по толпе.

Глава пятая

1