Отцы

Верный своему намерению, Карл Брентен с головой окунулся в политическую работу. Все вечера он посвящал только подготовке к выборам. Собрания, совещания, уличная агитация следовали друг за другом непрерывной чередой. Даже скат был заброшен. Разговоры вращались исключительно вокруг политических вопросов и новостей. Так всегда бывало в предвыборные кампании. За пятилетним отливом следовал пятинедельный прилив. Брентен носился по лестницам, раздавал листовки, в день выборов стоял с плакатом перед избирательным участком, а вечером вместе с представителями буржуазных партий присутствовал при подсчете голосов. Так как в Гамбурге на протяжении последних двух десятилетий почти всегда побеждали кандидаты социал-демократической партии, то после выборов обычно два-три дня пили во славу победы, а затем… затем жизнь снова медленно входила в свою привычную колею.

В эти дни, полные предвыборного оживления и шума, Карл Брентен оказался, можно сказать, в центре внимания всего цеха. Была опубликована беседа Хардекопфа с Августом Бебелем, и Брентен грелся в лучах славы своего тестя.

Подкручивая усы, толстяк Антон задумчиво говорил:

— Что ж, Карл, теперь ты, наверное, скоро совсем перейдешь на политическую работу, а?

Брентен смущенно улыбался.

— Может быть, и в бюргершафт попадешь, а?

— Брось пустяки болтать, — отвечал Брентен, наклоняясь над горкой табака, чтобы скрыть краску, заливавшую лицо.

И в литейном цехе на верфях все расспрашивали Хардекопфа о подробностях его беседы с Бебелем. Рабочие приходили пожать руку Хардекопфу, гордясь тем, что Бебель беседовал с одним из их товарищей. Даже мастер Пельброк спросил:

— Вы, наверное, давно знаете Бебеля, Хардекопф?

— О да, лет тридцать.

— Ого! Ого! — покачал головой Пельброк, вплотную придвигая к Хардекопфу свою противную, сизую физиономию, одутловатую и пятнистую, словно пораженную какой-то дурной болезнью. Пельброк, отчаянный пьяница, ежедневно приносил с собой в цех бутылку тминной водки и в завтрак, в обед, а то и во время работы не отказывал себе в удовольствии приложиться к ней. Казалось, что вся утроба у него горит огнем.

— Если вы так давно его знаете, — сказал он, таинственно понижая голос, — почему же он до сих пор ничего для вас не сделал?

— А что же ему для меня делать? — удивленно спросил Хардекопф.

— Ну, например, устроить вас на какую-нибудь работенку в новом Доме профессиональных союзов, на какое-нибудь тепленькое местечко.

— Пельброк! — Хардекопф был искренне возмущен. — Партия ведь не для этого существует!

— Разве? — Мастер уставился на Хардекопфа стеклянными, влажными глазами. — Не знаю. Там ведь вертится много всякого народа, и один помогает другому устроиться.

Хардекопф впервые по-настоящему разозлился на мастера. Пельброк, правда, иной раз смотрел сквозь пальцы на кое-какие неточности при определении выработки, но Хардекопф не выносил его за пьянство. Какая подлая мысль! Не водка ли тому причиной? Конечно, проклятое зелье портит людей. Такой что угодно втопчет в грязь. Тепленькое местечко! Больше для них ничего не существует. Тьфу ты, пропасть! Чтобы Бебель устроил его на хорошую должность!.. Вот как эти люди смотрят на партию!..

Подошел Фриц Менгерс и, насмешливо улыбаясь, сказал:

— Ну, Ян, значит, Август Бебель почтил тебя своим вниманием?

— Брось, Фите, сам понимаешь, что твои насмешки неуместны.

— Ну, ну… не сердись, пожалуйста! Я ведь ничего не имею против нашего старика. А если и имею, то самую малость, — поправился он. — Зато меня с души воротит, когда я вижу тех, что роятся вокруг него, как навозные мухи.

— Тебе-то как раз следовало бы лучше думать о нем, — сказал Хардекопф. — Я ему рассказал о твоих сомнениях.

— О моих сомнениях? — Менгерс насторожился. — О каких моих сомнениях?

— Да о том, что, по-твоему, выборы одни ничего не решают, и все такое.

— Это ты рассказал Бебелю?!

— О чем же я тебе толкую?

Фриц Менгерс, которого Хардекопф несколько лет назад привлек в партию, превратился в непримиримого спорщика. Менгерс всегда находил в работе партии какие-нибудь недочеты. Это был статный смуглолицый человек лет под тридцать, с живыми, умными глазами, вспыхивающими то боевым задором, то насмешкой. В его манере держать себя чувствовалось достоинство и энергия.

— Ты ему рассказал? — недоверчиво повторил Менгерс. — И что же он ответил тебе?

— В том-то все и дело, Фите. Об этом-то я и говорю. Он совершенно согласен с тобой. Он сравнил партию с рекой, набирающей силу, но сказал, что реке этой нельзя мелеть и останавливаться: иначе река может обратиться в болото. Это были его слова.

— Да, старик умен. — Менгерс задумался.

— А те, кто хотят, чтобы река стала болотом, сказал Бебель и признал, что в партии такие люди есть, это вредители, так он и заявил — вредители, и с ними надо бороться. Про недовольных в партии — он и тебя разумел, Фите, — Бебель сказал, что не в них опасность. Наш Август Бебель постарел, но это все тот же прежний Бебель. Ты ж, наверное, сам читал, что он сказал в своей речи.