Отцы

Фриц Менгерс часто не вырабатывал нормы. Он бегал изливать свое негодование не только к Хардекопфу, но и к другим товарищам. Альфреду, его напарнику у печи, приходилось в таких случаях отдуваться за двоих. Сегодня мастер Пельброк подошел к Менгерсу и прямо сказал ему, что он отстает. Но на Менгерса предупреждение мастера, видимо, не подействовало. Как ни посмотришь — он все торчит то около одного, то около другого и ораторствует. Очевидно, его мало беспокоило, что в конце недели он принесет домой тощую получку.

Хардекопф уже привык к тому, что Менгерс обзывает руководителей профессионального движения, Бемельбурга и Легина, «тупицами», что товарищ Ауэр, по его словам, «заступник и покровитель всех бюрократов, он только перекрасился в социалиста»; эти выпады не особенно трогали Иоганна. Но сегодня Менгерс бросил ему в лицо такие упреки, которые заставили его призадуматься; они уже затрагивали не только партийных бюрократов, но и рядовых членов социал-демократической партии, таких, как он сам, Хардекопф.

— Это мы-то собираемся захватить в свои руки политическую власть, править государством, строить его? Мир хотим перевернуть? — издевался Менгерс. — Умора, да и только! Давай-ка поглядим на себя, давай посмотримся в зеркало. Хороши ниспровергатели! Пивохлебы мы, помешанные на ферейнах, картежники, кегельные души. Дома после работы мы усаживаемся в мягкое кресло, почитываем «Эхо» и «Якова», качаем головой, сетуя на неблагоустроенность этого мира, и радуемся, когда Бебель в рейхстаге опять задаст этим господам жару. А потом, довольные собой, заваливаемся на боковую и погружаемся в дремоту. Дремлем, дремлем, а там, глядишь, победа сама и пришла. Ну, а пока носим прическу а-ля Бебель и бережно храним в шкафу свою черную широкополую шляпу «демагог». Как же, ведь в одно прекрасное утро мы проснемся в социалистическом народном государстве, а его ведь надо встретить при полном параде. Разве неверно? Помни: без энтузиазма ничто великое в этом мире не делается. А где у нас энтузиазм? Где страсть? Где фанатизм? Мы — революционеры? Мы — перевернем мир? Черта с два! Ферейновские дурачки, вот мы кто! «Товарищи социалисты, братья по классу, завещайте своим близким, чтобы тело ваше после смерти было предано сожжению. Да здравствует кремация!» Ну, как здесь не прийти в отчаянье! Пораскинь-ка мозгами, Ян! Поразмысли хорошенько!

И в самом деле, Хардекопф уже не мог отмахнуться от этих мыслей. Как заноза, засели в нем слова Менгерса. Впервые в жизни он задавал себе вопрос: неужели мы живем не так, как надо, неправильно поступаем? Разве мы не желаем блага всем людям? Разве не стараемся вести более чистую, более нравственную жизнь, быть порядочными людьми, не обижать ближнего своего, соседа и товарища по работе, не предаваться пьянству, не бить жену, вырастить детей честными людьми, научить их ремеслу… Да, так мы живем, и именно этого требуют наши социал-демократические убеждения. А Менгерс рвет и мечет. Чего он, в сущности, хочет? Все идет своим чередом, своим естественным порядком. А революция, о которой мечтает Менгерс, не менее ужасна, чем война. Хардекопф так никогда и не осознал до конца, что именно ужасы Венсенна толкнули его на путь, приведший его к социал-демократии. Вспоминая об осаде Парижа, он видел перед собой только растерзанные тела, ему все мерещились тот французский литейщик, разрушенные дома, горе, голод и поражение. Неужели такая междоусобная война неизбежна? Неужели нет иного пути? Не может не быть, — это путь мирного осуществления воли большинства.

Краснобаи, пивохлебы, ферейновские дурачки, картежники, кегельные души… Разве нет в этом известной доли правды? Разве все эти обывательские доблести не заглушили политических идеалов? Взять хотя бы нашего Карла Брентена; нельзя отрицать, что у Карла есть политическая жилка, а ведь он весь без остатка поглощен ферейновской возней. А сыновья? Людвиг ищет разрешения всех социальных недугов в безраздельном слиянии с природой. Отто политикой вовсе не интересуется. Думает только о собственной драгоценной особе. Хардекопфу хотелось себя уверить, что все это свойственно только молодому поколению. Нет у этого поколения той любви, той верности и преданности идее социализма или, говоря словами Менгерса, того энтузиазма, которым горели Хардекопф и его сверстники в годы своей юности. Молодежь преступно равнодушна, в этом Менгерс прав. Сыновья платят членские взносы, во время избирательных кампаний посещают предвыборные собрания, а в остальном глубоко ко всему безразличны. Видимо, они считают, что в один прекрасный день им на блюде поднесут социалистическое народное государство в награду за сплошь заклеенные марками членские билеты…