Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт

Девочке казалось, что она присутствует на нескончаемом концерте, наполненном прекрасными чарующими мелодиями, ласкающими слух, но более всего — душу. Конечно же, им вторили и Нехама с девочками, да и Ширли робко пыталась подпевать вслед за Ренаной, мучительно краснея под взглядами всех троих братьев, дядьёв и тёток…

А ещё и необыкновенно вкусная еда, совместное творчество Нехамы с дочерьми и её мамы, рабанит Ривки. Рути тоже вкусно готовит, но до кулинарных традиций семьи Ханани ей, конечно, далековато!..

Вернувшись на исходе шабата домой, Ширли весь вечер с упоением рассказывала маме и папе, как там было необычно, здорово и интересно. Рути, глядя куда-то в сторону, грустно кивала, и её глаза подозрительно блестели. Моти застывшим взором смотрел в пространство и словно бы не видел дочь и не слышал, что она рассказывала. Он встрепенулся, услышав первые слова из уст дочери: «У близнецов была бар-мицва! Ужасно интересно!» — и уставился в пространство неподвижным взором. Девочка даже не заметила, что тёмное облачко пробежало по лицам и мамы, и папы. «А как хорошо поёт рав Давид! Да и сам Бенци тоже!.. Какой у него приятный мягкий баритон!» — это была следующая фраза, которую Моти уловил из уст восторженной девочки. Рути пожала плечами: в её доме отец почти не пел за субботним столом, разве что подросшие братья неожиданно полюбили петь и немного скрашивали постоянно царящую в их семье атмосферу строгой безрадостности. То ли дело, внезапно вспомнила Рути, шабаты в семье у Нехамы Ханани! Но тут же ей пришло в голову, что давненько она не слышала, как её Мотеле поёт; наверно, стал немножко стесняться перед сыновьями: ведь силонокулл ни для пенья, ни для танцев не предназначен! А жаль: у Мотеле и слух прекрасный, и голос, чудесный мягкий тенор, пусть и необработанный. Впрочем, ей нравится в Моти всё — и лицо, и улыбка, и голос…

Ширли с упоением продолжала свой рассказ о впечатлениях от времяпровождения у друзей. Вдруг, случайно упомянув имя Ноама, она нерешительно замолчала и покраснела. Но родители вроде бы ничего не заметили. И Ширли снова и снова повторяла, как хорошо поют близнецы Шмулик и Рувик, как трогательно все мальчики Дороны ухаживали за нею за столом, как они все вместе гуляли по улицам посёлка, где не было ни одной машины, и дети играли прямо на мостовой… И вдруг обронила:

«А ведь где-то там, в Меирии, бабушка Хана с дедушкой Гедальей живут! Мы же у них бывали, помните? Но у Доронов, — виновато потупилась она, — мне больше понравилось… У них ужасно весело! И тепло…» — добавила она чуть слышно. Моти ничего не ответил на это, только тихо обронил: «Беседер! Бубале, я рад, что ты получила удовольствие, что тебе там было… хорошо. А сейчас пора идти спать, завтра нам всем рано вставать», — и удалился в спальню. Рути ничего не сказала, только закусила губу. Ширли с удивлением смотрела на маму, на её внезапно покрасневшие глаза раненой газели и, подойдя, обняла, нежно приласкалась к ней, молча поцеловала и ушла к себе.

* * *

Для старших Блохов явилось полной неожиданностью, что их дочь Ширли неожиданно увлеклась самой с некоторых пор неприемлемой в кругу эранийских элитариев хасидской музыкой. Той самой, которая уже несколько лет не звучала в доме. Во всяком случае, с тех пор, как подросли сыновья, и родители, после разрыва с родными Рути, Магидовичами, решили воспитать из детей истинных элитариев, как было принято в кругу обитателей Эрании-Алеф-Цафон и Эрании-Далет. Впрочем, в отношении сыновей прилагать для этого усилия не было никакой нужды: мальчишки давно уже подпали под полное влияние своего старшего друга Тимми Пительмана. Это — у Рути раньше, а у Моти позже — вызвало противоречивые чувства, которые Моти приписывал банальной ревности.