Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

Рути человек, а не вещь, даже не мысль, не идея!.. Рути всю жизнь любила только его, Моти!.. На что же Тумбель (как его дочурка зовёт) надеется, на что рассчитывает?.. А может, это просто очередной кошмар в округлой, без единого угла, без потолка и с бесконечно высокими стенами, камере. Да ещё на этой округлой тахте с жаркой чрезмерно мягкой периной и душным пухлым одеялом! И воздух словно застыл и давит, давит, давит всей массой бесконечно-высокого столба непонятного состава, цвета и запаха… Моти ощутил, что его тело покрывается холодным потом от этих мыслей. Он даже перестал замечать, что с унылым постоянством на пространство накатывают то душно-вязкие волны глухой тишины, то – на средней громкости и на октаву-две выше – популярные взрёвывающие и взвизгивающие синкопами пассажи силонокулла. Со странной периодичностью их сменяли одни и те же слова, сказанные голосами сыновей, уговаривающих мать самой придти и ответить согласием на предложение Тимми, за которым будущее… До чего же зловеще теперь звучали мягкие тенора его близнецов о том, что только так (как?) Рути сможет сохранить ему, Моти, жизнь…

Моти снова решительно встал и подошёл к тому, что можно было условно назвать стеной. Он попытался дотронуться до неё и… пальцы словно вошли в удивительно-мягкую субстанцию, даже не возмутив поверхности, ни на миг не останавливающей вращательное движение. Ощущение было странным и поначалу как бы нейтральным, но почему-то от этого прикосновения заныли виски. Моти медленно отошёл от стены, принялся ходить вокруг, время от времени пальцем пробуя странную с виду и на ощупь поверхность, восходяще-вращательное движение которой уже действовало на нервы. Зато к звуковому фону он вроде начал привыкать. Как только он подумал об этом, звуковой фон изменился. Со всех сторон зазвучали истерические всхлипывания, переходящие в девичьи рыдания. Потом – снова вязкая глухая тишина. И так – несколько раз. Моти смекнул, что, дотрагиваясь до стены, он каким-то образом меняет звуковую картину. Подумав об этом, он решил попробовать исследовать это явление. "Если и не выясню, что к чему, хотя бы при деле буду…" – подумалось ему с не подходящей к ситуации беспечностью. Он твёрдо решил не обращать внимания на звуковой фон, как таковой, а просто фиксировать для себя, как на него влияет то или иное его прикосновение к стене. Да и что это за стена, как таковая – тоже интересно… Он даже забыл про голод и жажду, как это с ним нередко бывало в "Лулиании", когда он погружался в работу. И, что уж было бы вовсе непростительным легкомыслием, – он забыл и о том, что надо не пропустить время приёма лекарств. Впрочем, и напоминать ему о лекарствах в этом таинственном месте было некому, как не было нигде ни намёка на сами лекарства.

Ему пришла в голову странная на первый взгляд мысль, что в этом диковинном помещении действует закон окривевшего кольца, и это его немного развеселило. Он даже позабыл, что оказался не только как бы вне времени, но и как бы вне пространства, короче, позабыл обо всём на свете.

***

Моти Блох снова был в своей стихии. Перед ним была какая-то новая игра, и было совсем нетрудно вообразить, что экран компьютера принял форму объёмного окривевшего кольца, а эти вот сделанные из неведомого материала, струящиеся, пребывающие в состоянии непрестанного движения в нескольких переменных направлениях одновременно, стены – нечто вроде клавиатуры компьютера. Это, конечно же, его дело – найти, как задействовать эту странную и жутко-интересную клавиатуру… э-э-э… компьютера-угишотрии! – да, только так это и можно назвать! Интересно будет разгадать принцип этой игры – и сыграть, и непременно выиграть. Моти вспомнил, как он сам предложил заложить в игру принцип тупиковости, дабы участник игры не мог прервать игру, но и выиграть бы тоже не смог. Вспомнил, как это понравилось жутковатому Арпадофелю. "Ну, так это ж я предложил такой принцип! Значит, я и смогу найти, как его преодолеть. Значит, у меня есть по крайней мере один выход из этого принципа, а если повезёт, то и все два… а может, и больше…" – подумал Моти, и эта мысль непостижимым образом обрадовала его. Он задумчиво прохаживался по периметру окривевшего кольца, которое на глазах превращалось во всё более окривевшее, и мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, осторожно и нежно прощупывая волнующуюся поверхность условной стены. По большей части его прикосновения ничего не давали. Но время от времени непроизвольное касание вызывало к жизни тот или иной пассаж силонофона.