Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт

Отчётливой вспыхнуло: «Где я? Куда я попал?» Он помнит, что его привели в комендатуру дубонов где-то, ему казалось, недалеко от старой «Цедефошрии». Может, они заблудились в этих кошмарных лабиринтах? А кто — они? Тут же перед глазами, как из густого тумана, всплыло лицо Ширли. «Неужели и её схватили?…Что-то не то я сделал… Нельзя было её оставлять…» — эта мысль всё отчётливее колотилась в мозгу, причиняя нестерпимую боль, но вскоре куда-то ускользнула, как он ни пытался её задержать вместе с видением Ширли, качающимся, как на волнах, перед глазами, придавленными тяжёлыми валиками век. Но как он оказался у этих озверевших человекообразных? Неужели это люди Аль… как-там-его?.. — Тарейфы?

Значит, он попал в лапы лютых врагов! Но как? Это попросту невозможно… А что там делали братки… как-их-там… Хадаш?.. Галь Хадаш — это звучит!

Голову сверлил истерический, ломкий голос одного из братишек-мучителей… Гая… или не Гая?.. Он почти не вслушивался в слова, которые обтекали его голову мутным потоком, вызвавшим у него причудливую ассоциацию с вихляющей струёй, которую они видели в самом начале «Цедефошрии». Как давно это было…

Перед мысленным взором маячило свирепое лицо Галя. Тяжело заворочались мысли: «Это силуфокульт его сделал таким… И ещё восточные единоборства… Наверно, много получал по голове на тренировках…» Ох, не зря Ноам так не любил эти занятия, к которым его Ирми старался привлечь… Вообще терпеть не мог насилия, никогда не любил драки…

Внезапно — мороз по коже от поразившей его мысли… Неужели это всё действительно было? Неужели эти нелюди на самом деле такое с ним сделали? Тогда… как жить с этим дальше? Ох, не зря его мучили дурные предчувствия, не зря он боялся, что видит Ширли в последний раз… Поэтому он и не сдержался, и решился поцеловать её, о чём грезил давным-давно, с тех пор, как понял, что любит её. И это всё, что ему отпущено судьбой… Мысли о Ширли, жгучее желание снова увидеть её, знать, что она спаслась, не попала к ним в руки, на считанные мгновения согрели его. Но тут же заколотил ознобом безумный страх и отчаянная мысль: «Неужели я больше её не увижу? Да имею ли я право… после всего, что со мной сделали, думать о ней?» Ноам громко застонал, почувствовав, как по темно-синим, вздутым, как баллоны, щекам текут слёзы. Он даже не мог закусить разбитые в лепёшку губы, чтобы сдержать рвущиеся из горла стоны — нечем было…

И снова полузабытьё, в угасающей памяти — исполненное отчаяния лицо отца, завёрнутые за спину руки в наручниках… Последний пронзительный папин взгляд прямо ему в глаза… его лицо на экране телевизора… Вспомнил, как содрогнулся от дурного предчувствия, что видит папу в последний раз. Но переживал-то он тогда за отца! Он и представить себе не мог, что сам окажется в безнадёжной, нечеловеческой ситуации, пережив самое ужасное, на что никакого воображения нормального человека со здоровой психикой не хватало…

Из окровавленного рта вырывались хриплые стоны, он погружался в забытьё и снова всплывал. Перед мысленным взором проносились картины его короткой жизни. Он вспоминал, как папа носил его, маленького, на руках, подбрасывал и ловил, а он заливисто смеялся и дёргал его за бороду («совсем, как Бухи сейчас!» — разбитые губы растеклись в кривой улыбке). Вспомнил, как папа сажал его, чернокудрого малыша, на плечи и лихо танцевал во время концертов в «Цлилей Рина»… Или нет,

«Цлилей Рина» ещё не было, да и Парк только создавался, а они ходили куда-то в другое место на концерты. Потом вспомнил, как папа показывал ему буквы, учил читать, потом собирать коркинет и всякие другие дорогие и затейливые штуки, как учил плавать, как ходил с ним на молитвы в синагогу… Как познакомил его с Ирми и Максимом…

Внезапно в угасающем сознании вспыхнуло, что он, первенец, всегда был для отца его гордостью и радостью. Конечно, папа любил и Ренану, похожую на него и лицом, и немного характером, и шустрых, неугомонных, талантливых близнецов, а уж о малышах и говорить не приходится. Но самые большие отцовские чаяния и надежды папа связывал всё-таки с первенцем. Ноаму стало трудно дышать от шершавого комка в пересохшем горле, когда он подумал: «Не оправдал я, папочка, твоих надежд…

Прости меня…» Перед глазами неожиданно возникло красивое и отрешённо испуганное лицо мамы.

Юноша с ужасом подумал: «Мамочка… что с тобой будет, когда ты узнаешь, что они со мной сделали… Прости меня, мамуля, я не хотел… Правда, не хотел… Прости меня, родная…» По его обезображенному лицу покатились слёзы, обжигая щёки.

В памяти всплыло выступление близнецов на Турнире. Он как будто явственно услышал исполняемые ими мелодии, и из его горла начали вырываться хриплые звуки.