Отцы и дети

В августе сорок второго Том Риддл вернулся домой — мертвым, как решили врачи. Почти мертвым, уточнили они: его «харрикейн» развалился при посадке на воду, а из тела пилота извлекли не меньше двух дюжин пуль. Военные хирурги поражались живучести этого летчика: мало того, что он, получив такие ранения, ухитрился дотянуть на подбитом самолете до своей территории, мало того, что продержался в холодной воде, каким-то чудом цепляясь за обломок обшивки, пока его не подобрал сторожевой катер, он еще и не умер от кровопотери, переохлаждения и шока. Правда, оказался парализован полностью (причем, похоже, по итогам операции), и тут ничего нельзя было поделать, только отправить отважного пилота домой: в госпитале ему ничем уже не могли помочь, а живой труп вполне мог лежать и в родной усадьбе, не занимая койку, которую и так было, кем занять…

Последним, что слышал Том Риддл-старший, были слова хирурга:

— Всё. Фиксируйте сме…

А потом вдруг чей-то вскрик:

— Да он дышит еще!

И он дышал, цепляясь за жизнь, как делал это, задыхаясь от дыма в горящей кабине, а потом — в соленой морской воде, и почему-то на ум приходило сравнение: я же опомнился, когда Меропа… Чувство было тем же самым, он тонул, терял сознание, но упорно выплывал на поверхность, чтобы глотнуть воздуха и продержаться еще немного, и еще… потому что обещал, и…

— Папа! — услышал он и попытался открыть глаза, но тщетно. — Папа, слышишь? Да? Не бойся, я здесь. Раз реагируешь, значит, живой, а остальное я исправлю!

Если бы Риддл-старший мог, он бы засмеялся, но он был не в силах даже моргнуть.

— Меня не хотели выпускать из школы, — тихо говорил Том, держа его за руку. — Там, видишь ли, безопаснее! Будто я сам не знаю… И я бы остался, ты же велел беречь себя, но после того письма… не смог. Не знаю, что именно я там у них разнес, но вернулся.

«Какого еще письма?» — подумал тот, ощущая, как кто-то словно бы гладит мягким перышком виски. Он просил сына не лезть в чужие мысли, но как быть, если ты даже мычать не в состоянии?

— Дедушка написал, — ответил Том. — Я всё слал и слал сов… к тебе — бесполезно, они просто не долетали. Тогда я отправил нескольких домой, но никто не отзывался. Я просил директора, деканов отправить меня сюда, ну хоть самим проверить, что с вами со всеми такое… Они отказались…

Том коротко хохотнул.

— Маггловские войны — не их дело! А мой приют — я уже узнал, — разбомбили. Почти все выжили, даже засранец Стаббс, а Фланни погибла. Не побежала за всеми, когда пожар начался, сидела и мычала, как всегда…

Он долго молчал, потом сказал:

— Я сбежал к чертовой матери. Плевать, пусть исключают. Мне нечего там больше изучать.

«Да как дед тебе написал-то?!»

— Просто, поймал мою сову за хвост и сунул ей в клюв записку. Думаешь, они с бабушкой вовсе ничего не понимают? Ну, что я… не совсем обычный? Они из ума не выжили, и за дураков ты стариков не держи, вот что. Дед сам слёг, когда тебя привезли таким вот, но скоро поднялся, потому что… ну, потому что не мог же он бросить бабушку с тобой совсем одних?

Том шмыгнул носом и добавил:

— Я обещал не воровать. Но больничное крыло все-таки обнёс, выволок, что сумел. Дома я такого не сварю, не из чего… Пей, — он осторожно приподнял отцу голову и поднес что-то к губам. — Должно помочь, я всё выспросил у школьного медика. Раз мозги у тебя работают, остальное починить не сложно. Я же волшебник, как-никак!

Риддл-старший чуть не захлебнулся нестерпимо горьким питьем, но покорно проглотил. Волшебство или нет, жить ему хотелось нестерпимо, и не в растительном состоянии, а… ну хоть как отец после первой войны, с осколками в груди и ноге, вечными болями, риском умереть в любую минуту, если клятый осколок дойдет до сердца, но способным передвигаться и разговаривать!

4

Когда он открыл глаза…

Что? Открыл?..

Он посмотрел в потолок, увидев с детства знакомую трещину, почему-то напоминающую Иггдрасиль, — ее как ни заштукатуривай, все равно проступает, покосился в сторону — за окном рассветало, в другую — Том сидел возле кровати, уронив голову на скрещенные руки.

— Эй… — едва слышно позвал Риддл-старший, вернее, попытался — из горла вырвался только хрип, но Том подскочил, как ужаленный. Глаза его были обведены темными кругами, он осунулся и казался бледнее обыкновенного, будто не спал несколько ночей кряду. Должно быть, и впрямь не спал…

— Сейчас… — проговорил он, гремя какими-то пузырьками и склянками на прикроватной тумбочке. — Ты только не уходи туда снова, папа, не закрывай глаза, я сейчас… Ну, давай…

На вкус зелье было еще омерзительнее прежнего, но зрение окончательно прояснилось, дышать стало легче и даже получилось выговорить:

— Ты как… тут…